**Дневниковая запись**
Степанов пришёл на завод с первыми морозами, когда земля покрылась хрустящей коркой. Откуда он взялся — неизвестно. Чужая кровь, это чувствовалось сразу. Говорил с лёгким северным говорком, но о прошлом — ни намёка. Вахтёрша шептала, что прислали его из охранного агентства, на подмену. Бумаги в порядке, трезвый, молчаливый. Вежливый, но будто отгороженный невидимой стеной.
— Главное — не кемарить на посту, — буркнул начальник охраны, листая его дело. — Остальное разберёшь.
Степанов не кемарил. Никогда. Другие ночью валились на раскладушки, подремывали у печки. Он же сидел недвижимо, будто изваяние. Не ворочался, не зевал. Лишь изредка переводил взгляд с экрана на ворота и обратно. Пил только воду — без чая, без сахара. Не курил. Еду носил в термосе — щи да кусок ржаного хлеба, завёрнутый в тряпицу. Ел не спеша, глядя в никуда, словно это был не обед, а ритуал.
Сначала над ним смеялись. Прозвали «Кремневич» — за каменную выдержку и вечную хмурость. Шутили, что он беглый монах или отставной спецназовец, особенно после того, как кто-то услышал его шёпот — тихий, словно молитва. Ходили слухи, что раньше он работал «там, где не светят фонари»: слишком точные движения, слишком зоркий взгляд, которым он сканировал двор. Но правду не знал никто. Степанов не болтал. Отвечал кратко, будто отчитывался о задании, а не просто дежурил.
Четыре месяца — и он стал частью пейзажа. Его перестали замечать, как ржавые гвозди в заборе. Сидел на проходной, записывал фамилии, поднимал шлагбаум для грузовиков, следил за камерами. Всегда молча. Всегда бесстрастно. Порой казалось, он даже не дышит — просто наблюдает, как человек, которому доверили охранять нечто важнее складов и цехов.
В феврале на территорию пробрался пацан. Дыра в заборе, как водится. Хотел утянуть медную проволоку, думал, никто не заметит. Но поскользнулся на обледеневшей трубе у старого склада и грохнулся вниз. Орал, пока голос не сел. Степанов услышал не по камерам — на слух. Рванул туда, нашёл. Парень лежал, стиснув зубы, лицо белее снега. Нога переломлена, кость торчала из порванной штанины.
Степанов вызвал скорую. Пока ждали, наложил шину из доски и своего ремня — быстро, будто делал это всю жизнь. Молчал, только крепко сжимал руку пацана, не давая ему отключиться. Стоял рядом, не отрывая глаз, пока врачи не увезли мальчишку. Вернулся на пост, снял промокшую куртку, переоделся и сел за монитор. Будто ничего и не было. Будто так и надо.
После этого о нём заговорили иначе. Вспомнили, что он всегда первый приходит и последний уходит. Что проходная стала чище, словно по ночам её подметают. Что пропажи со складов прекратились. Даже дворовый пёс, прибившийся к заводу, спал у его порога и рычал на чужих, будто знал — этот человек не просто сторож.
А в апреле он исчез. Не вышел на смену. Без звонков, без предупреждения. Телефон не отвечал. Начальство полезло в документы — адреса в анкете не оказалось. Только паспортные данные, подпись — резкая, как укол, и контакты конторы, которая давно закрылась. Паспорт был настоящий, но без прописки. Словно Степанов существовал только на бумаге.
На посту нашли ключи, аккуратно сложенную форму и клочок бумаги с одной фразой: «Спасибо за тишину». Листок был старым, пожелтевшим, почерк — чёткий, будто выведенный пером. Один из охранников заметил, что выглядит это так, словно записка из прошлого века.
Пёс сидел у двери трое суток. Не ел, не скулил, только поднимал морду, когда скрипели ворота. Глаза его смотрели в пустоту, но ждали. На четвёртый день он встал, обошёл пост и ушёл — медленно, будто понял, что ждать больше нечего.
Через месяц слесарь из соседнего цеха клялся, что видел Степанова на другом конце города. Тот сидел на скамейке у школы, в том же плаще, застёгнутом на все пуговицы, с поднятым воротником. Смотрел на калитку. Не шевелился. В руках держал газету, но не читал — просто сжимал, как что-то дорогое.
Когда к нему подошли, он встал, кивнул — коротко, без лишних слов — и ушёл, не оглядываясь. Шёл не спеша, как человек, которому некуда торопиться, но который всё равно идёт.
Больше его никто не видел. Ни у школы, ни в городе, нигде. Но сторожа завода иногда перешёптываются: если остаться ночью на смене в одиночестве и выключить свет, можно почувствовать — кто-то стоит за воротами. Тихо. Неподвижно.
Словно кто-то там. Просто невидимый.
