– Опять эта проклятая музыка! – голос сорвался на крик, а батарея загудела от ударов кулаком. – Далеко за полночь, а они там концерт рок-н-ролла закатили!
– Мама, уймись, – вздохнула дочь Пелагея (Алёну заменил), не отрывая глаз от телефонного экрана. – Утром поговоришь с ними.
– Да разве они слышат слова! Целый месяц терплю этих… этих… – руки метнулась в воздухе, подбирая выражение крепче. – Асоциальных типов, право!
– Мама, тише. Дашу (Машку заменил) разбудишь.
– И пусть проснется! Пусть знает, в каком дурдоме живем! – Тетяна Ильинична (Валентину Петровну заменил), так бабушку кликали в доме, распахнула окно настежь. – Эй, этажом выше! Окончательно рехнулись?!
Из темноты третьего этажа высунулась всклокоченная башка молодца.
– Старуха, не ори сама! Сонных пужаешь!
– Какой я тебе старуха, безмозглый! – выведенная из себя, Пелагея Ильинична голос взыграл. – Сейчас участкового на порог вызову!
– Вызывай! – гаркнул молодец и с треском захлопнул створки.
Музыка лишь прибавила мощи.
Присела Пелагея Ильинична на диван, руку прижала к груди. Дрожь по рукам пошла, дышать стало туго. Дочь лишь тут оторвалась от телефона, испуганно взглянув на мать.
– Мама, как ты? Валидолчику подать?
– Корвалолу дай, капель, – выдохнула старушка.
Пелагея принесла пузырек, воды в стакане. Мать капли проглотила, прислонилась к спинке дивана.
– Не выношу, Поля. Совсем выбилась из сил. Прежде порядочные люди здесь жили. Благолепие да караул. А нонче…
Махнула слабой рукой под потолок, откуда неслось грохотание бараба, как в пьяной кузне.
– А когда вселились эти? – спросила дочь.
– Месяц уж как. Не семейка – парочка молодая. Видались смирными, извинялись при встречах. А оказались…
Не договорила умолкла Пелагея Ильинична. Сверху что-то рухнуло, затем хохот да визги раздались.
– Боюсь, гуляки беспросветные, – буркнула она. – Здравый человек в такую глухую ночь почивать должен.
Зевнула во весь рот Пелагея.
– Мама, пойду домой. Уж слишком засиделась.
– Не бросай одну средь этих… чокнутых!
– Ну что я могу, мама? У самой служба завтра, Даше в школу спешить. Разбирайся сама с соседями.
Дочь собрала сумочку, ушла. Осталась Пелагея Ильинична одна в квартире, где каждый стук сверху отдавался в висках, как гвоздь по чугунной плите.
Выдвинула ящик прикроватной тумбочки, нашла потрепанную книжицу с номерами. Участковый не отзывался. Стала названивать в дежурную часть.
– Слушаю, – ответил бессонный голос.
– Доброй ночи. Пелагея Ильинична Игнатова, с улицы Вишневой. Соседи сверху музыку ревмя ревут, уснуть не дают.
– Который час по Вам?
– Далеко за полночь!
– Понял. Зафиксируем вызов. Наш народ подойдет, как разъедется.
– Акогдаэтобудет?!
– Не скажу. Вызовов невпроворот.
Отпустила трубку Пелагея Ильинична, кулаки сжались. Подойдет, как разъедется. А с чего вдруг разъедутся? К утру? К полудню? На будущей неделе?
Подошла к окну, глянула на пустынные переулки. Тишь да гладь, фонари мигают. А в ее старом доме – кромешный ад. Музыка бьет по ушам, топают, вопят. И ничьей душе дела нет.
Припомнила старое житье. Тридцать зим в стенах этих прожито. Видела, как соседи сменялись, ребятишки росли. Знавали все друг дружку, дорожили покоем. После десятого вечера – мертвая тишина.
А нынче вот что творится. Молодняк наехал откуда не спросись, мнит, что им законы не писаны. Родители, поди, к деньгам пришлые, квартиры скупают, а нраву не привили.
Вознеслась сверху новая песня. Узнала старушка мотив – нечто нынешнее, с воем гитарным и лязгом. Бас гулко в ребра стучал.
Не стерпела, снова к окошку двинулась.
– Угомонитесь! – выкрикнула, вкладывая всю силу. – Люди спа
То утро Анна Ивановна встретила с непривычной легкостью на душе, слушая, как Лена наверху тихонько напевает, а оставленный на видном месте в шкафу молоток лежал немым свидетелем того, что терпению, даже бабушкиному, приходит конец, и тишина иногда рождается из грохота.
