Иначе и быть не могло
— Здравствуй, Прасковья. Как поживаешь? Давно тебя не видела. Дочка-то всё ещё в девках? — остановила у лавки старую знакомую Агафья.
— И тебе здоровья. А тебе-то что? Жениха, видно, присмотрела? Нам всякий сброд не нужен. Моя Дуняша воспитанная, книжки умные читает, — отрезала Прасковья, не скрывая досады.
— Не серчай, Прасковья, от книжек этих толку мало. Горе от ума, знаешь ли. Провыбираешься — останется дочь вековухой, спасибо тебе не скажет.
— Не каркай. А не своего ли Ванюшку пристроить задумала? — не осталась в долгу Прасковья.
— Ох, язык у тебя, Прасковья… — вздохнула Агафья.
— Пусть уж лучше книжки читает, чем по кабакам шляться. Вон у Марфы дочка без мужа ребёнка родила, да на шею матери бросила, а сама сбежала.
— А ты свою как в ежовых рукавицах держишь, тоже не порядок, — парировала Агафья.
— А ты лезь со своими советами! За своим Ванюшкой присмотри, как бы совсем по кабакам не пропал! — Прасковья схватила котомку и зашагала прочь, бурча под нос: — Чтоб тебя ни дна ни покрышки…
Дома Прасковья поставила покупки на стол и заглянула в комнату к дочери.
— Всё ещё за книжками сидишь? Ещё Гоголь говорил, что от ума один вред, — выпалила она.
— Не Гоголь, а Грибоедов, — поправила Дуня.
— Какая разница? Сбегай в лавку, молока нет. Или пройдись, целыми днями сидишь, глаза портишь, — буркнула Прасковья.
— Мам, что тебя укусило? То не выпускаешь, то гонишь.
— Надоели разговоры эти. Дочка, я не против, чтоб ты замуж вышла, да только за кого? — махнула рукой Прасковья и вышла.
Дуня закрыла книгу и задумалась. Мать растила её одна. Если ругала, говорила: «Вся в отца пошла». Маленькая Дуня просила показать фотографию отца.
— Да где-то завалялась. Найду — покажу, — отмахивалась мать.
Повзрослев, Дуня поняла — нет никакой фотографии. Возможно, отец даже не знал о её существовании.
Может, и правда, она в него? В отличие от статной матери, Дуня была худенькой, с белесыми жидкими косами. Брови и ресницы почти невидимые, отчего лицо казалось бледным. В десятом классе она впервые подвела глаза у подруги перед вечером.
— На чужих насмотрелась? Сейчас же смой! — кричала мать.
Парни на неё не заглядывались. Вокруг девиц краше — хоть отбавляй. Потому, когда в институте очкарик Гриша позвал её в кино, она обрадовалась. Был он тихий, начитанный. Как-то Дуня пригласила его домой, пока мать на работе.
Не к добру — Прасковья почувствовала недомогание и вернулась раньше. Ничего дурного они не делали, просто разговаривали о книгах. Но мать схватилась за сердце — чуть не в обморок упала. Гриша ретировался, а Дуня выслушала столько, что зареклась парней домой водить.
С Гришей ничего не вышло. Мать узнала, что он из глухого городка, и вынесла вердикт: «За пропиской гонится».
— Пропишется — потом не выгонишь. Квартиру делить не дам, она мне кровью досталась.
Окончив институт, Дуня устроилась в библиотеку. Для учительницы была слишком робкой.
— В библиотеке жениха не найдёшь. Одни бабки туда ходят. Говорила — поступай в медучилище. Меня бы лечила, хоть польза была. Мужики врачей уважают.
Но медицину Дуня ненавидела. Книги — другое дело. В них она жила, страдала, любила. В голове сложился образ принца, как у всех романтичных натур. Только в жизни таких не встречалось. Знакомились разведённые или вдовцы, годившиеся в отцы. А если появлялся молодой, мать тут же находила в нём изъян.
Если Дуня пробовала бунтовать, мать хваталась за сердце.
— Тебе, Дуня, пора от матери съезжать. Иначе век в девках просидишь. Года идут, рожать пора, а ты… Сколько тебе? — как-то спросила заведующая библиотекой Матрёна Ивановна.
— Тридцать четыре, — потупилась Дуня.
— Вот видишь. Чего ждёшь?
— А что делать? — робко спросила она.
— Отделяйся. Пока не поздно. Живи сама, — категорично сказала Матрёна Ивановна.
— Как уехать? У мамы сердце…
— Уверена? По-твоему, прихватывает её, когда жених на горизонте? Так?
— Женихов-то не было…
— И не будет, пока мать не пускает.
— Она за меня переживает. У неё кроме меня никого нет.
— Душит тебя заботой. Пора жить своим умом. Съезди на море. Отпуск дам. А мать твоя — моя забота. Море, знаешь ли, к любви располагает.
Матрёна Ивановна помогла, и Дуня поехала. Но там на неё не смотрели, кроме сорокалетних ловеласов, искавших утех в стороне от жён.
В последний день Дуня сидела на берегу, любуясь закатом.
— Красиво, — раздалось рядом.
Она подняла глаза — перед ней стоял мужчина чуть постарше.
— Можно? — он присел рядом. — Каждый день вас вижу. Всё одна. Море к раздумьям зовёт. Так и хочется остаться здесь навсегда.
— Странно, я тоже об этом думала…
— Правда? Мы с вами мыслим одинаково.
Они разговорились. Гуляли до темноты. Общих тем оказалось много — книги, фильмы. На его пальце не было кольца. «Может, это мой шанс…» — подумала Дуня.
Когда Алексей поцеловал её, она не отстранилась. Там, под южными звёздами, всё и случилось.
А наутро Дуня уехала. Жалела, что не спросила, где он живёт.
Вернулась загорелая, похорошевшая. Мать окинула её подозрительным взглядом. Матрёна Ивановна сразу спросила, как дела. Дуня всё рассказала.
— Даже не спросила, откуда? Только имя? Ну, Дуня…
Когда Дуня поняла, что беременна, побежала к начальнице.
— Что делать?
— Рожать. Другого шанса может не быть.
— А мама? У неё сердце…
— Ничего, придумаем, — сказала Матрёна ИваИ когда спустя годы маленький Митя спросил у бабушки Прасковьи, почему у них такая большая и дружная семья, та только усмехнулась в усы и ответила: «А иначе и быть не могло».
