Прожили они с Иваном Петровичем жизнь долгую, ухабистую, как проселочная дорога под Воронежем — то ухаб, то лужа, то солнце, то град. Мария Федоровна всегда знала: пока муж рядом, любая беда по плечу. Вместе прошагали больше сорока лет. Голодные девяностые, пожар в доме, смерть двоих старших детей… Сколько вынесли — и всё без жалоб, крепко держась друг за друга. Остался только младшенький — Сережа. Радость да надежда. Вырос, отучился в институте, перебрался в столицу — в Питер. Звонил часто, приезжал редко, но Мария не роптала — работа, семья, не зря же сын стал «важной шишкой».
Когда Иван Петрович ушел — сердце не выдержало крещенских морозов — Мария осиротела насовсем. Дом в деревне стал пустым и холодным, снег ложился на крышу, словно саван. Сергей настоял — забрал мать в город, в квартиру, купленную после свадьбы с новой женой — гламурной дамой по имени Алиса.
Квартира — загляденье: четыре комнаты, хрустальные люстры, техника «навороченная», даже чайник умел болтать. Но для Марии всё было чужим. Даже воздух. Из всех комнат ей выделили крохотную, в самом конце коридора. Вроде и не тюрьма, но и не дом. Сидела там тихо, как мышка, боясь лишний раз вздохнуть.
— Ты только не путайся под ногами, — вздыхал Сергей, — Алисе и так тяжело, она не привыкла к посторонним.
Мария молчала. Вообще молчала почти всегда. Иногда Сережа заходил поболтать, но редко. А Алиса… будто не замечала её. Проходила мимо с таким лицом, словно наступила в лужу босиком.
Однажды сын позвал мать к столу. Мария нарядилась в лучшее платье, причесалась, села за ужин. И тут Алиса, разливая вино, громко и неестественно весело бросила:
— Ну вот и наша ретроградка к столу пожаловала! Вы хоть знаете, как тостер работает? Или у вас в деревне до сих пор на печи жарят?
Смех её звенел, как битая посуда. Сергей промолчал. Мария потупила взгляд.
Потом был разговор, который она не должна была слышать. Но услышала.
— Сергей, сколько это будет длиться?! Мне стыдно перед друзьями! Они к нам не ходят — боятся этой тени, что шаркает по коридору!
— Ну, она же тихо сидит… не мешает…
— Для меня сам факт её дыхания — помеха! Сколько ей вообще? Пусть бы сдохла по-тихому и не мозолила глаза!
— Да как ты смеешь?! Это моя мать!
— И что она тебе дала, эта «мать»? Бродячую кошку тоже можно подкармливать, но в постель её не берут!
Мария заткнула уши. Долго сидела в темноте. Сердце разрывалось. Она-то думала, что вырастила хорошего человека… все силы отдала. А вышло — обуза.
Всю ночь она не спала. Перебирала в памяти прожитые годы, пожитки, мысли. Деньги от продажи дома в деревне лежали на счету — хотела сыну отдать, думала, кредит поможет погасить. Но он отмахнулся: «Мама, ну что ты, у нас всё cash, никаких ипотек!»
К утру она решила. Уйдет. Тихо, без скандала. Как и жила.
Собрала узелок: платок, молитвослов, теплую кофту и немного рублей. Выходила бесшумно, чтоб даже пол не скрипнул. Долго брела по улицам, пока не добралась до вокзала. Купила билет на электричку. А там — в монастырь под Сергиевым Посадом.
Про это место знала давно. Читала в церковной газетке, да всё откладывала — думала, внуков нянчить надо будет. Но внуков не случилось. Да и она никому не была нужна.
В монастыре её встретили как родную. Лишних вопросов не задавали. Просто обняли и сказали: «Поживешь у нас. Господь управит».
Сначала дали маленькую келью. Поставили кровать, икону, самовар. Потом в помощницы приставили молодую послушницу — Дарью. Девушка помогала ходить, читала молитвы, приносила травяной чай. Мария отдала монастырю всё — и сбережения, и бабушкины серьги, и шаль ручной вязки. Всё — ради покоя, ради тишины.
И тут она впервые за много лет почувствовала себя не обузой, не призраком, а просто женщиной. Теплый свет лампад, запах ладана, тихие песнопения… Всё это залечивало душу. Сидела у окошка, вязала варежки, читала Псалтырь. В храме ставила свечку за упокой Ивана. За здравие Сергея. Даже за Алису.
— Прости их, Господи, — шептала. — Не ведают, что творят.
Через год, когда золотые листья осыпались с монастырских берез, Мария приняла постриг. Имя ей дали — сестра Лукия.
Ушла она тихо, в январе. После утрени. С улыбкой. Так и нашли её в келье — руки сложены на груди, глаза закрыты, свеча догорела до подставки.
На похороны Сергей не приехал. Перевел деньги. А в монастыре сказали: «Лукия была нам матерью. Сами проводим».
Теперь на её могилке простой дубовый крест. И греется на солнце рыжий кот, которого Мария подкармливала. И кажется, будто ветер в вершинах сосен шепчет:
«Пропади и не мешай…» — нет, не пропала ты, матушка. Спаслась.
