«Исчезни и не мешай»: Последний путь матери
Прожили они с Иваном Петровичем жизнь долгую, извилистую, как просёлочная дорога — то ухабы, то ровные участки, то солнце слепит, то дождь хлещет. Татьяна Фёдоровна всегда верила: если муж рядом, любая беда по плечу. Вместе прошли больше сорока лет. Нищету, пожар, гибель двоих старших сыновей… Сколько вынесли — и всё без слов, крепко держась друг за друга. Остался у них только младший — Алёшка. Свет в окошке, последняя радость. Он выучился, уехал в большой город — в Екатеринбург. Редко приезжал, но письма слал часто, и Татьяна понимала: дела, работа, не зря же сын стал «важной шишкой».
Когда Иван Петрович умер — сердце не выдержало февральских морозов — Татьяна осталась совсем одна. Деревенский дом опустел, снег на крыше лежал, как саван. Алёша настоял — забрал мать в город, в квартиру, купленную после свадьбы с новой женой — яркой, дерзкой девушкой по имени Карина.
Квартира была роскошная: просторные комнаты, полы блестят, техника вся «умная», даже чайник умел разговаривать. Но для Татьяны всё было чужим. Даже воздух. Из всех комнат ей выделили одну, в самом конце коридора. Не то чтобы клетка, но и не дом. Сидела она там тихо, как зайчик в траве, боясь лишний раз пошевелиться.
— Ты только не путайся под ногами, — шептал Алёша, — Карине трудно, она не привыкла к посторонним.
Татьяна молчала. Она вообще почти не разговаривала. Иногда сын заходил поболтать, но редко. А Карина… будто не замечала её. Порой проходила мимо с таким лицом, будто наткнулась на лужицу.
Однажды Алёша позвал мать к ужину. Татьяна надела лучшее платье, причесалась, села за стол. И тут Карина, наливая вино, громко, с фальшивым смехом бросила:
— Ну вот, и музейный экспонат к нам присоединился! Вы хоть знаете, как это телевизор включается? Или у вас в деревне до сих пор по радио слушаете?
Смех её звенел, как битая посуда. Алёша промолчал. Татьяна опустила глаза.
Потом был разговор, который она не должна была слышать. Но услышала.
— Алёш, сколько это ещё будет длиться?! Мне неловко! Мои подруги даже заходить боятся — эта тень по квартире шаркает!
— Ну, она же не мешает… сидит тихо…
— Да мне сам факт, что она дышит, мешает! Сколько ей вообще? Пусть бы спокойно откинулась, не портила нам жизнь!
— Ты что такое несёшь?! Это же мать!
— А что она тебе дала, эта «мать»? Бездомную кошку тоже можно кормить, но жить с ней никто не станет!
Татьяна закрыла уши ладонями. Долго сидела так, в темноте. Душа её стонала. Она-то думала, что вырастила человека… что отдала всё. А оказалось — помеха.
До утра она не спала. Перебирала мысли, вещи, воспоминания. Деньги от продажи избы, что лежали в сберкнижке, хотела сыну отдать — думала, ипотеку погасит. Но он же сказал: «Мам, ну что ты, мы всё за наличку брали».
В ту ночь она решила. Уйдёт. Тихо, без лишних слов. Как и жила.
Собрала узелок: платок, молитвослов, тёплую шаль и немного денег. Вышла неслышно, будто тень. Долго шла по городу, пока не нашла вокзал. Купила билет на электричку. А там — до монастыря под Сергиевым Посадом.
Слышала она о нём давно. Читала когда-то в церковной газетке, да всё боялась уйти — думала, сыну нужна, внуков нянчить придётся. Но внуков не было. И нужна она никому не была.
В монастыре её встретили как родную. Лишних вопросов не задавали. Просто обняли и сказали: «Поживи у нас. Господь управит».
Сначала дали маленькую келью. Поставили икону, кровать, тёплое одеяло. Потом к ней приставили послушницу — девчушку по имени Глаша. Та помогала передвигаться, читала вслух молитвы, чай приносила. Татьяна отдала обители всё, что имела — и сбережения, и крестик, и шаль, что бабушка ей связала. Всё — ради покоя, ради тишины.
И тут она впервые за много лет почувствовала себя не обузой, не призраком, а просто женщиной. Тёплый свет лампад, запах ладана, умиротворение… Всё это залечивало её душу. Сидела у окошка, вязала рукавицы, читала псалмы. В храме ставила свечку за упокой Ивана. За здравие Алёши. Даже за Карину.
— Прости их, Господи, — шептала. — Не ведают, что творят.
Через год, когда жёлтые листья падали с монастырских берёз, Татьяна приняла постриг. Имя ей дали — матушка Феврония.
Она тихо отошла в январе. Утром, после заутрени. С лёгкой улыбкой. Так и нашли её в келье — руки сложены, глаза закрыты, свеча догорела до самого подсвечника.
На похороны Алёша не приехал. Деньги прислал. А в монастыре сказали: «Феврония была нам матерью. Мы сами её проводим».
Теперь над её могилкой стоит простой деревянный крест. И греется на солнце рыжий кот, которого Татьяна подкармливала. И кажется, будто ветер в ветвях шепчет:
«Исчезни и не мешай…» — нет, ты не исчезла, матушка. Ты обрела покой.
