«Встану — не отдам никому!» Как бабушка Татьяна поднялась с кровати, заподозрив деда Ивана в измене
Бабушка Татьяна совсем ослабла. Не могла ни говорить, ни вставать, даже смотреть в окно не хватало сил. Лежала, отвернувшись к стене, будто смирилась с неизбежным. Её муж, дед Иван, как всегда зашёл в дом, вскипятил чайник, заварил душистый чай — аромат разнёсся по всему дому, как в былые времена. Хотел поддержать любимую, но услышал в ответ не те слова, на которые надеялся.
— В шкафу моё платье лежит, — прошептала Татьяна. — И платок, в котором меня хоронить будут… Только не перепутай, он в пакете отдельно…
— Что за бред несешь?! — вспылил Иван. — Да найду я твой наряд! Зато кого встретил у магазина… Матрёну! Как вырядилась! Глазам больно смотреть. Подходит ко мне: «Не прогуляешься со мной, Иван?» Что скажешь на это, а?
И тут произошло чудо. Бабушка Татьяна резко сбросила одеяло, села, а затем — встала! Медленно, но уверенно направилась к шкафу.
Иван замер с чашкой в руках.
А началось всё ещё раньше, когда две медсестры, Ольга и Светлана, дежурили ночью в сельской больнице. Пациенты спали, и женщины решили посмотреть любимую мелодраму.
— Сколько раз видела — не надоедает, — улыбнулась Светлана.
— А я всегда вспоминаю своих бабушку с дедушкой, — сказала Ольга. — Баба Татьяна и дед Иван — прямо как в кино. Любовь у них настоящая…
Она рассказывала, как бабушка ворчала на деда, а он только смеялся:
— Вечно ты меня пилишь, за что? У других мужики бухают, по бабам шляются, а я у тебя — золото!
На что Татьяна моментально парировала:
— Золотым стал только на пенсии, а до этого — гуляка знатный!
Когда бабушка слегла, все решили — конец близок. Им с дедом уже за восемьдесят. Врачи разводили руками, дети из города наняли частного доктора. Но анализы в норме, давление — хоть в космос лети, температура — идеальная. А Татьяна всё лежала, от еды отказывалась, в потолок смотрела.
— Ничего в горло не лезет, — шептала она. — Всё… конец…
Дед Иван крутился вокруг неё, как ужаленный.
— Чайку с малинкой? — предлагал.
— Не хочу…
— Ну хотя бы манной кашки! Сам варил!
Бабуля только отворачивалась к стене. Но ради него всё же начала есть — по ложке в день.
Однажды дед надел шапку и вышел из дома. Татьяна слабо приподнялась:
— Ты куда?
— Скоро вернусь, — буркнул он.
И отправился к Агафье — местной знахарке. Та дала ему трав, нашептала заговор, объяснила, как «оживить» жену.
— Сработает, — заверила, — если всё правильно сделаешь.
Дед вернулся, заварил зелье — запах на весь дом! И тут бабушка снова за своё:
— В шкафу платье… на похороны…
Но Иван неожиданно бросил:
— А Матрёну видел у магазина! Вся разодетая! Говорит, весна, соловьи поют, гулять зовёт. И мне предложила пройтись! Представляешь?!
Матрёна была его первой любовью. Трижды замужем, трижды овдовела, а теперь так и норовила подмигнуть Ивану. Говорила, что счастье упустил, что мог бы жить иначе…
Баба Татьяна про эти намёки знала. И хоть дед всё отрицал, в душе у неё копилась ревность.
А он ещё добавил:
— И Арину встретил! Вся — как с обложки! Губы накрашены, взгляд — хоть сейчас в кино. Муж у неё — развалина, а она — огонь-баба!
И тут бабуля скинула одеяло, спустила ноги с кровати и решительно направилась к шкафу.
— Не забыл я твоё платье, не волнуйся. Красавицей будешь, — усмехнулся дед.
— Какие ещё похороны?! — огрызнулась Татьяна. — Выйти не в чем! Пальто моль сожрала, шаль старая, платки — хоть на тряпки пускай!
— А сама говорила — ничего не надо, мол, всё равно…
— А теперь хочу новое! — заявила она и начала вышвыривать из шкафа старьё.
— Матрёна с Ариной, небось, уже место моё присматривают! Думают, протяну ноги? А я вот встала! Где картошка? Есть хочу. И чай давай сюда, с ароматом!
С той минуты Татьяна снова засуетилась по дому, брюзжала, как раньше, а куда девалась её «смертельная слабость» — никто не понял.
Дед купил ей новую шубу, платки и яркую косынку. Теперь бабуля по деревне ходит — царица! Иван рядом плелся, довольный, с хитрым прищуром, будто знал, кто кого переиграл.
— Ты посмотри на него! — жаловалась Татьяна дочери, приехавшей через неделю. — Я ещё не остыла, а он уж по бабам глаз— А я встала, назло всем, и буду жить до ста лет, чтобы он и глазком на других не посмел!
