Мой сын теперь под пятой у этой женщины. Она держит его в ежовых рукавицах, и я боюсь лишнее слово сказать — боль матери, которая больше не узнаёт своего ребёнка.
В тот день, когда Артём женился, я почти ничего не знала о своей будущей снохе. Они познакомились всего две недели назад, и первое впечатление было, как удар под дых. Яркий, кричащий макияж, обтягивающее платье, накаченные губы — ничего целомудренного, только лень и желание жить за чужой счёт.
Её родителей я увидела прямо у ЗАГСа. Улыбались слащаво, приехали на дорогой иномарке, но, как выяснилось позже, машина была взята напрокат — обычное такси, видите ли, не по статусу. Мы с мужем переглянулись: стало ясно, что щедрости от них ждать не приходится. Свадьбу, кстати, оплатили мы. Всю.
Переехали в город незадолго до рождения сына. Артём рос тонкой натурой — писал стихи, переживал из-за пустяков. В деревне из него мог бы выйти крепкий хозяйственник, но город сделал его мягким. До двадцати шести у него было всего три романа, и то я узнавала о них случайно, по обрывкам телефонных разговоров. Своими чувствами он никогда не делился.
Жил как все: иногда приходил выпивши, пахло табаком, но вроде завязал. После свадьбы молодые остались с нами. У нас трёшка, мы с мужем перебрались в маленькую комнату, а им отдали большую. Лишь бы лад был. Но лада не вышло. Постоянные крики. Вернее, один голос — её, Светланы.
Что дали её родители — неизвестно. Мы вручили конверт с приличной суммой. Родня, как выяснилось позже, тоже деньгами помогла. Но благодарности я не услышала.
Светлана целыми днями сидела в комнате. Ела только доставку. Работала в салоне маникюра, а дома даже ложку за собой не помыла. Домашние хлопоты были «не её уровень». Мой сын ел, что сам купит, или доедал наше — молча, опустив глаза. Ему было стыдно. Это не любовь. Это кабала.
Потом они съехали. Сняли квартиру рядом с её салоном. И тут «щедрая душа» впервые за долгие месяцы села с нами за стол, выпила чаю, отломила кусок пирога. Я даже удивилась — разве не на диете? Уезжая, я поймала её взгляд. В нём было презрение. Или мне показалось. Но это чувство — как нож в бок. Оно не отпускает.
А вчера я навестила их. Светланы, разумеется, не было — на работе. Встретил меня сын. Измученный, с потухшим взглядом. Чай налил — говорит, только с работы, еды нет. Хорошо, что сумку с продуктами прихватила — хоть холодильник наполнила.
Оказалось, на работу он теперь ездит на автобусе. Машину оставили Светлане — «ей же к клиентам, разве можно на метро?» До салона, между прочим, пять минут пешком. Но ей тяжело, ей неудобно. А он — пешком, под дождём, в мороз. Потому что ей так удобно.
А потом он проговорился — у него кредиты. Не один. Один из них — на поездку в Турцию. Но не для них двоих. Для неё. Она «устала» и улетела отдыхать с подругой. Я не стала спрашивать, кто эта «подруга». Видела, как он сжимается от таких вопросов. Видела, как тихо сгорает.
Вернулась домой и разрыдалась. Рассказала мужу. Он только махнул рукой: «Я с самого начала знал, чем это кончится». А мне не всё равно. Я мать. Я не для этого растила сына, чтобы он стал прислугой у чужой бабы.
Теперь я даже рот открыть боюсь. Боюсь, что Светлана устроит скандал. А ещё боюсь — потерять его навсегда. Больно. Бессилие душит. Где я ошиблась? Почему не научила его стоять за себя? Почему мой сын — подкаблучник?
И самое страшное — я ничего не могу изменить. Только смотреть, как мой мальчик растворяется в тени, и ждать. Ждать, когда он очнётся. Только бы не слишком поздно…
