15 июня
Пишу с опозданием. Сегодня особенный день.
«Я ухожу, Владимир…» Произнесла она без дрожи. «Всё просто — я полюбила другого. С ним я снова чувствую себя женщиной.»
Владимир ехал по разбитой просёлочной дороге, петляющей между знакомыми с детства перелесками. Каждая берёза здесь помнила его босоногие годы. Десять лет не ступал на эту землю — с тех пор, как похоронил отца с матерью. Всгда находились дела важнее: контракты, сделки, бесконечные стройки в миллионах рублей. Растил капитал, расширял фирму. А сегодня — впервые за долгие годы — был свободен. По-настоящему. Как после долгой бури, когда наконец видишь просвет в тучах.
ГАЗель подпрыгивала на колдобинах, резина шуршала по глинистой кромке дороги, заросшей лопухами. Внезапно перед капотом метнулся заяц, растворившись в зарослях малины. Владимир заглушил мотор, вышел, вдохнул влажный воздух с запахом полыни. Над лесом висел багровый закат. Казалось, сама природа замерла, давая ему понять: жизнь начинается заново.
За спиной — тридцать лет брака с Алевтиной. Младше его на десять лет — статная, с царственной осанкой, глазами как у царевны из сказки. Любил без памяти: дачи под Питером, отдых в Крыму, итальянские туфли к каждому юбилею. Всё ради неё и дочерей. Но когда девчонки выросли, а он пропадал на объектах, Алевтина… перестала быть его женой.
Сперва Владимир отказывался верить сплетням. Друзья кашляли в кулак, намекали — он отшучивался. Пока в один мартовский вечер жена не заявила прямо:
«Всё кончено. Он — артист из театра, понимает мою душу. С тобой я задыхалась.»
Не просила прощения. Не оправдывалась. И он не цеплялся. Оставил ей квартиру в центре, не стал делить счета. Разрушать прошлое — последнее дело.
Фирму сохранил, но уехал из Москвы в рязанскую глушь, в родительский дом. Где пахнет берёзовыми дровами и парным молоком. Где за окном — только лес да поле. Никаких кремлёвских приёмов, никаких светских ужинов. Простота.
Первые месяцы давила тишина. Бывшие партнёры перестали звонить, столичная жизнь стала чужой. Но постепенно пришло исцеление: утренний чай с мёдом, баня по субботам, сбор клюквы в болотине. Воспоминания об Алевтине теперь не жгли — стали тусклыми, как выцветшая фотография.
А потом, на погосте у церкви Покрова, он увидел его. Седого от возраста пса с потухшим взглядом.
«Это Гром,» — пояснил дьячок. «Хозяйка его — баба Нюра — померла. А он вот уже полгода у креста сидит. Не уходит.»
Владимир щёлкнул языком:
«Ну что, дружище? Пойдём?»
Пёс медленно поднялся. Так у Владимира появился единственный друг. Старухи на лавочках кивали:
«Коль пёс доверился — значит, человек с душой.»
Зимой они вдвоём расчищали дорожку к колодцу — Владимир скребком, Гром — забавно топая по сугробам. Скоро приедет внучка — старшая дочь обещала навестить. Владимир уже развесил гирлянды из фольги, достал с чердака старые санки. Знает, Гром будет радоваться ребёнку как родной.
Стоял у калитки, смотрел, как рассвет золотит верхушки сосен. И понял — впервые за годы не чувствует ни горечи, ни злости. Только покой. Не нужны ему новые романы, не нужны мести. Есть дом. Есть верный Гром. Есть эта земля.
Вот и весь секрет.
