«Ты теперь мне кто?» — спустя тридцать лет отец вернулся в мою жизнь… и сразу лёг в больницу
Иван вернулся с завода поздно, уже затемно. Зарулил во двор хрущёвки в спальном районе Орла, заглушил двигатель, открыл багажник «Жигулей» и вытащил два увесистых пакета с провизией. Только потянулся к кнопке домофона — как вдруг услышал за спиной хриплый голос:
— Вань? Это ты?!
Он обернулся. На скамейке у подъезда сидел старик — в потрёпанном ватнике, с седой, свалявшейся бородой. Глаза мутные, будто запотевшие стёкла. На вид — типичный бродяга. Иван нахмурился:
— Вам чего?
— Ванюша… Я же — Николай. Отец твой. Неужто не признал?
Иван отпрянул, будто от удара. Отец. Тот самый, что бросил их с матерью три десятка лет назад, когда ему, Ване, и десяти не было. А теперь сидит тут, словно так и надо.
— Адрес твой от Лидки узнал, от подруги покойной матери твоей… Сказала, что Наталья померла. А я и не ведал… Господи, как же ей досталось, а я где-то шлялся…
— Где ты шлялся? — зло перебил Иван. — Где ты был, когда мать по ночам всхлипывала? Когда я ей кипяток грел, потому что ты опять «к друзьям» сбежал? Когда ты её, да и меня тумаком огрел — помнишь?! А я — помню.
— Сынок, ну к чему старое ворошить? С Марьей потом тоже не сахар был. Сначала — гулянки, радовалась, что от семьи ушёл. А после… Деньги пропили, крики пошли. Детей своих не нарожали. А её дочь от прежнего мужа меня потом на мороз выставила. Вот и весь сказ. А помнишь, как я тебя на каруселях катали? Как «Буратино» в киоске покупал?..
— Да ты что, серьёзно?! Один стакан газировки — и все грехи смыты? Забыл, как перед уходом из шкафа последние три сотни стырил? Как матери в лицо плюнул, когда к «новой любви» сбегал? Забыл?! А я — нет!
Резко развернулся, втиснулся в подъезд, даже пакеты о дверь стукнули. В квартире его встретила жена — Татьяна.
— Ты чего белый, как мел?
— Отец. Объявился. У подъезда сидит — грязный, как черт знает кто. Всё прощения просит, помощи. Тридцать лет — ни слуху ни духу, а теперь вспомнил, что сын есть!
— Может, выслушаешь его хоть?..
— Да он мне никто! Ни капли жалости!
Татьяна вздохнула. Иван лёг, но сон не шёл. Перед глазами — детские крики, мать, прижавшаяся к печке, вечер, когда отец дверь хлопнул так, что стёкла задребезжали…
Через три дня старик снова ждал у подъезда. Сгорбился, глаза вымаливают.
— Ваня… Я всё понимаю. Но ты теперь с положением, с жильём… Неужто уголка да куска хлеба не найдётся?..
— А где ты был, когда мне на зимние сапоги не хватало?! Где ты был, когда мать с воспалением лёгких слегла?! Мне тогда никто не помог. И тебе — тем более. Проваливай!
Отец только голову опустил.
Утром стук в дверь. Санитарка из больницы:
— Вы Иван Николаевич? Ваш отец у нас. Его ночью избили — то ли пьяная драка, то ли что… Просил передать: больше никого у него нет…
— Какое мне дело? Он мне чужой!
— Но… он говорил, что сын у него есть, что любит вас… Извините.
И уже уходя:
— Горбольница №1, терапевтическое отделение…
Татьяна подошла тихонько:
— Ваня… Съездим? Хоть узнаем, что с ним…
Через пару часов они были в больнице. Пакеты с фруктами, чистые кальсоны. Врач развёл руками:
— Состояние тяжёлое. Цирроз, всё запущено. Осталось немного…
В палате отец увидел Ивана — и глаза сразу заслезились.
— Пришёл… Чуял сердцем. Это Таня? Невестка моя… А внуки есть? Хоть бы разок глянуть…
Через день привезли дочку. Старик смотрел на неё, как на ангела. Трогал пальцами косички, шёпотом плакал:
— Боже ж ты мой… Вылитая бабка Наташа. Расти, родная, счастливой…
На четвёртый день позвал Ивана.
— Прости, сынок… За всё. За то, что не отцом был. За то, что мать твою загубил. Прости…
Иван сжал его руку. Крепко. Без слов. Это и было прощением.
Через неделю отца не стало. Иван сам гроб заказывал, могилу копал. Похоронил рядом с матерью. Из родни — только он один. Но впервые за много лет на душе стало тихо.
Он ничего не был должен. Но сделал всё — по-человечески.
