Когда Анна потянула за верёвку, которой был перевязан мешок, ткань развязалась медленно, шурша еле́ слышно. На мгновение показалось, что изнутри доносится запах пыли, старого холста и чего-то сладкого как воспоминание из детства, о котором уже не помнит никто. Женщины инстинктивно наклонились, словно хотели рассмотреть, но в то же время боялись.
Анна ничего не говорила. Одним движением она раздвинула края мешка и выпрямила его. На пол высыпалась одежда маленькая, пёстрая, аккуратно сшитая, каждая вещь непохожа на другую. Платья из обрезков шёлка и ситца, штаны из грубой шерсти, кофточки в неровную полоску. Всё это было сделано из того, что другие выбрасывали не задумываясь.
Марфа прикрыла рот ладонью. Людмила отступила на шаг. В тишине слышалось лишь тиканье часов и лёгкий шум дождя за окном.
Анна подняла взгляд.
Наверное, вам интересно, зачем я всё это собирала, спокойно сказала она. Потому что ничто в жизни не должно пропадать зря. Любой лоскуток может обрести смысл, если кто-то захочет его вложить.
Она наклонилась и подняла маленькое жёлтое платьице, сшитое из трёх разных тканей. По краю подола были вышиты крошечные цветочки белые и голубые.
Эти вещи не для меня, тихо добавила она. Я шью их для детей из приюта у леса. У них нет ничего своего. Хотелось, чтобы хоть на миг они почувствовали себя такими же, как все красивыми, важными, замеченными.
В мастерской никто не проронил ни слова. Людмила сглотнула.
Из того приюта? Что у старого шоссе?
Анна кивнула.
Да. Каждый месяц я оставляю мешок у ворот ночью. Не хочу, чтобы они знали, кто его приносит. Это неважно. Главное, чтобы утром у них была во что одеться.
Марфа вытерла слёзы тыльной стороной ладони. Никто больше не смеялся. В углу клубился пар от утюга, будто тихий дымок.
Анна продолжала, словно разговаривая сама с собой:
Сначала я просто хотела что-то создавать. Что-то из ничего. Но когда увидела этих детей, стоящих у забора и смотрящих на прохожих, поняла дело не в ткани, а в тепле рук, которые её сшивают. С тех пор я не выбросила ни одного лоскутка.
Женщины подошли ближе. Людмила дотронулась до маленькой шерстяной курточки с крупными пуговицами.
Тёплая, прошептала она. И такая маленькая для трёхлетней, наверное?
Для Насти, впервые улыбнулась Анна. У неё волосы, как спелая пшеница. Когда она смеётся, кажется, будто мир становится светлее.
Никто не спросил, откуда она знает их имена.
С того дня в мастерской всё изменилось. Марфа стала откладывать для Анны кусочки ткани, Людмила приносила ленты и пуговицы. Даже старый портной из соседней комнаты принёс коробку с цветными нитками. «Твоим маленьким князьям и княжнам», смущённо сказал он.
Анна говорила мало. Работала, как всегда тихо, аккуратно. Но по вечерам, когда остальные уходили, она зажигала лампу и шила. В жёлтом свете были видны только её руки спокойные, терпеливые, уверенные.
Со временем мастерская перестала быть просто местом работы. Она стала чем-то иным местом, где каждый учился, что даже из обрезков можно сделать нечто прекрасное. Что добро не нуждается в словах, только в делах.
В одну дождливую субботу женщины вместе поехали в приют. Впервые Анна была не одна. Дети выбежали во двор, босые, но улыбающиеся. Когда они вытащили мешки из машины, малыши захлопали в лад
