Удобные бабушки
Елене Ивановне приснился странный сон. Она будто проснулась в тесной палате городской больницы Петербурга от громкого, невозможно переливчатого хохота смеха её соседки по койке. В мире сна голоса были резкими, телефонные трубки разрастались до размеров головы, а руки соседки размахивали огромными маковыми пирогами, словно кто-то их там, на другом конце связи, мог поймать за пальмито.
Леночка, ну вот ты даёшь! надрывалась соседка, будто словами расшучивала утреннюю тёмную смесь облаков и зимнего сумрака за окном. Он и правда это сказал? Прямо при всех?
Елена Ивановна взглянула на часы, которые плавали в воздухе «без четверти семь». Ещё чуть-чуть до суматошного подъёма. До операции остались минуты тишины, которых хотелось уцепить, сложить бережно под подушку и пересчитывать, как мелкие рубли. Но вместо этого в палате звучал цирк.
Простите, выдохнула Елена Ивановна голос её оказался резиновым и тише всех её мыслей. Не могли бы вы потише?
Соседка обернулась круглое, как луна, лицо накрашено сединами, вовсе не скрывавшимися, а короткая стрижка торчит, как пух одуванчика после дождя. Пижама разрисована алыми точками, будто на ней цвёл крымский мак.
Ой, Леночка, потом, потом! махнула трубкой в воздух и отложила телефон, а сама повернулась, натянула улыбку, как широкий тряпичный платок. Простите-простите. Меня зовут Ксения Сергеевна. Я вот что: не спится мне перед операциями, и я всех обзваниваю подряд, как будто вместо таблеток пью разговоры.
Елена Ивановна. Если вы не спите, это не значит, что другим не нужен покой, сказала она.
А вы уже не спите значит, поговорим тише, подмигнула Ксения Сергеевна, а сама всё громче и громче, как будто хохот у неё по нарастающей идет.
Пока носились по коридорам с кашами и бутербродами, соседка обзвонила весь свой мир: сначала дочь, потом подругу, потом кажется и парикмахера с вокзала. Громкие, щекочущие воздух слова, с каждым звонком росли в размерах. Елена Ивановна натянула одеяло до носа, словно оно могло унести её на другой край палаты туда, где нет чужих голосов.
Дочка мне позвонила с рассветом, объясняла Ксения Сергеевна за ватными котлетами, которые никто не ел. Переживает за меня, я её успокаиваю.
Елена Ивановна только посмотрела в окно, где в воздухе висели два коротких детских письма, написанных сыном. Она ведь знала у него совещание, важное, московское. Люди там в костюмах и с портфелями, а не в халатах. Она сама воспитала его: работа это государство внутри каждого человека.
Ксению Сергеевну забрали на операцию первой. Она шла коридором, маша рукой и выкрикивая напоследок слова, которые расплывались в воздухе, словно марля, а медсестра-смайлик смеялась ей в ответ. Елена Ивановна подумала, что, может быть, и хорошо бы соседку перевели хотя бы в другую версию этого сна.
Её саму повезли через час. В наркозе всё смешалось: звуки, боль, белые потолки растекались бесформенным молоком. Очнулась в висках гудит, в боку больно, всё словно в сберегательной кассе: лежи и жди, пока жизнь вернут на счёт. Медсестра шептала, что всё хорошо, что надо потерпеть а разве русские бабушки не умеют терпеть?
Вечером, когда Елену Ивановну вернули, Ксения Сергеевна уже была там, где-то между капельницей и своими мыслями впервые молчаливая, с закрытыми глазами и неразговорчивым лицом.
Как вы? спросила неожиданно Елена Ивановна, хотя обычно не спрашивала «первой».
Пока жива, выдохнула Ксения Сергеевна. А вы?
Тоже.
Так и лежали, прислушиваясь к каплям дождя за окном дождь здесь целовал стекло нерусскими губами. Между ними бродила тишина, и звяканье капельниц становилось единственным мостом.
Простите за утро, проговорила вдруг Ксения Сергеевна, будто вспоминала что-то из другого мира. Я когда волнуюсь, у меня рот не закрывается. Это у нас семейное как заводной самовар на углях слов.
Бывает, отмахнулась Елена Ивановна, хотя хотелось сказать что-то острое, но внутри только пустая усталость.
Ночью обе не спали тишина беспокойно шевелилась между ними, а Ксения Сергеевна, казалось, даже тихо плакала в подушку, и этот сон смывал её слёзы прямо внутрь матраса.
Утром пришёл врач вся как статуя, с невидимыми швами и линейками температуры. «Молодцы!» сказала врач, и слово это выстрелило в палату, как хлопушка. Ксения Сергеевна уцепилась за телефон.
Лена, привет! Всё, жива, можно не волноваться! А Кирюха что, опять с температурой? Уже прошло? Ну я же говорила, пустяки…
И тут Елена Ивановна поняла: «мои» у Ксении это внуки. Дочка отчитывается, как на станции метро, когда опаздывает на поезд.
У самой Елены Ивановны телефон молчал, только две смски лаконичные: «Мама, как ты?» и потом: «Напиши, когда сможешь». Она ответила лаконично: «Всё нормально». Даже смайлик отправила, как в советских открытках клеили «С Новым годом!».
Ответ через три часа: «Круто! Обнимаю».
Ваши не навещают? спросила днём Ксения Сергеевна.
Сын далеко. Работает. Я не маленькая.
Ой, у меня примерно так же, вздохнула Ксения Сергеевна. Дочка мне: «Мам, ты взрослая, сама справишься». А зачем ехать, если всё хорошо? а голос ирония с примесью тоски.
Сколько у вас внуков?
Трое: Кирюха, ему восемь, потом Маринка с Лёвой, три и четыре. Она достала телефон, который раздувался, как хлеб в печке. Хотите фотки?
Показ фотографий был как плаванье по Волге бесконечный: дети на грядке, дети на катке, дети с блинами; а рядом на каждом снимке она, бабушка, с объятиями, словно защищая детей от всей русской зимы. Дочери нигде не было.
Фотографирует всегда она, не любит в кадре быть, пояснила Ксения Сергеевна.
Внуков часто видите?
Да что там, я у них и живу! Забрать, приготовить, уроки проверить готовая энциклопедия по выносливости.
Елена Ивановна только кивала: у самой ведь почти так же. Первые годы каждый день помощь, потом реже, теперь раз в месяц, как концерты в филармонии.
А у вас?
Один внук. Девять лет. Учится, ходит в секцию.
Часто видитесь?
По воскресеньям иногда. Они заняты я понимаю.
Ага, отозвалась Ксения Сергеевна к окну. Вечно заняты.
Вечером Ксения Сергеевна вдруг сказала:
Не хочется домой.
Елена Ивановна удивлённо подняла глаза. Соседка сидела, обняв колени, и глядела в пол, где отражения ламп шевелились как белые рыбы.
Вот не хочу, и всё. Буду там опять Кирюха уроки не сделал, Маринка всюду кашляет, Лёва штаны порвал. Дочка на работе, зять командировочный. А я стирай-убирай, помогай. Даже спасибо никто не скажет. Я ведь бабушка должна.
Елена Ивановна молчала. Слова застряли в горле, будто кусочки черствого хлеба.
Извините, Ксения Сергеевна осторожно утирала глаза колючим платком. Что-то меня совсем развезло.
Не надо, прошептала Елена Ивановна. Я пять лет назад на пенсию ушла думала, теперь для себя поживу, по выставкам, театр, языки начать. Две недели французский учила. А потом сноха в декрет «мам, помоги». Ну а как отказать?
И что?
Три года каждый день. Потом через день. Потом один раз в неделю. Теперь уже не нужны няня у них. А я дома, сижу, жду. Может, позовут ещё когда.
Ксения Сергеевна кивала.
Дочка в ноябре должна была ко мне приехать. Я торты, шалфейный чай, окна перемыла. Звонит: «Мам, у Кирюхи секция, не можем». Вот так.
А пироги?
Соседке отдала.
Сидели молча, словно шерстяные клубки в забытом сундуке.
Знаете, что обидно? вдруг сказала Ксения Сергеевна. Не то, что не приезжают. А что я всё равно жду телефон сжимаю: вдруг сейчас позвонят, просто так. Не потому что помощь нужна, а потому что скучают.
Елена Ивановна глотала слёзы, впитывая их внутрь своего сна.
Я тоже жду. Когда сын звонит, думаю: вдруг просто хочет поговорить. А выходит всё по делу.
Вот и мы выручаем, потому что мамы всегда выручают, хмыкнула Ксения Сергеевна.
На следующий день перевязки. Боль раскатывалась по венам, медленно и вязко. Потом лежали молча до самого вечера.
Думала всегда, что семья у меня счастливая, хрипло проговорила Ксения Сергеевна. Дочка, зять, внуки. А тут поняла: им и без меня неплохо, просто с бабушкой удобнее.
Елена Ивановна поднялась на локоть.
Я сама виновата, горько сказала она. С детства учила работа сына важнее, свои планы ерунда. Всегда помогу.
Я так же. Стоит позвонить бегу.
Привыкли, что у мамы нет отдельной жизни. Наша жизнь только фоном…
И что теперь делать?
Не знаю.
На пятый день Елена Ивановна распрямила спину сама. На шестой дошли до конца коридора вдвоём, держась за стену. Медленно, будто мечтали по-новому учиться ходить.
После смерти мужа я потерялась, сказала Ксения Сергеевна. Дочка: «Мам, живи для внуков». Я стала жить. Только этот смысл вроде мой, а вроде не мой вовсе. Им удобно, мне иногда невыносимо.
Елена Ивановна рассказала ей про развод, давний, когда сыну было пять как сама тянула, работала, училась.
Думала, если идеальная мама буду, идеальный сын вырастет. Всё отдам и он будет благодарен.
А он просто живёт своей жизнью, дополнила Ксения Сергеевна.
Да. И это, наверное, нормально. Только не думала, что так одиноко останусь.
На седьмой день в дверь вошёл сын. Высокий, пахнущий деньгами и дорогим кофе, с пакетом мандаринов.
Мама, привет! Как ты? Уже лучше?
Лучше.
Отлично! Врач говорит, через три дня выпишут. Хочешь к нам поезжай? Олеся говорит, гостевая пустует.
Спасибо, я дома лучше.
Ну как скажешь. Если что звони. Привезём.
Двадцать минут рассказ про работу, про внука, про новую машину. Предложил денег подкинуть? и ушёл, облегчённо.
Ксения Сергеевна лежала тихо, делая вид, что спит. Потом сказала:
Ваш?
Мой.
Красивый.
Да.
А как лёд.
Елена Ивановна не ответила. В груди тяжело-глухо, будто сдавило верёвкой.
Знаешь, вдруг тихо сказала Ксения Сергеевна, а, может, перестать ждать от них любви? Просто отпустить. Найти наконец свою жизнь.
Легко сказать.
Трудно. Но ведь назад дороги какой? Или сидеть, ждать, когда вспомнят.
Что ты дочке сказала?
После выписки отдыхать буду. Никаких нянек, врач запретил.
Она?
Обиделась страшно. А мне легче стало. Как будто сняла старое-шерстяное, тяжёлое пальто.
Я боюсь: откажу совсем забудут.
А сейчас часто звонят?
Тишина.
Вот и всё, Ксения Сергеевна улыбнулась тихо.
На восьмой день их выписали вместе. Молча собирали вещи, как будто разъезжались на разные поезда.
Давай телефонами обменяемся, предложила Ксения Сергеевна.
Давай, кивнула Елена Ивановна.
Обнялись неловко, осторожно: швы тянулись, как невидимые нитки судьбы. Медсестра принесла документы, вызвала такси. Елена Ивановна уехала первой.
Дом встретил тишиной. Она разбирала вещи, принимала душ, легла на диван. Три сообщения от сына: «Ты дома?», «Позвони», «Не забудь таблетки». Она ответила: «Дома. Всё хорошо.». Положила телефон.
Встала, подошла к шкафу. Достала брошюру курсы французского, давно забытую расписку о своей мечте. Смотрела на неё долго и вдруг телефон позвонил. Ксения Сергеевна.
Привет. Не могу объяснить, почему, но просто захотелось позвонить.
Я рада. Правда рада.
Может, когда поправимся встретимся? Погуляем, в кафе сходим.
Елена Ивановна посмотрела на брошюру, потом на телефон, потом снова на брошюру.
Давай не через две недели, а в субботу. Я устала ждать. Пора.
В субботу? Прямо так?
Прямо так. Надоело беречь всех кроме себя.
Тогда договорились.
Положила трубку, снова взяла брошюру. Курсы начинались через месяц. Заполнила анкету пальцы дрожали, а внутри что-то расправлялось, как белая скатерть на столе.
А за окном, сквозь дождь, вдруг прорастало слабое питерское солнце неяркое, косое, горькое, но всё-таки настоящее.
И Елена Ивановна поняла, что может быть, всё самое важное только теперь начинается.
