Когда меня занесли в приёмный кабинет городской больницы, сразу стало ясно: дело серьёзное. На дворе февраль, но снег не валялся, а небо над Москвой тяжёлым свинцовым пологом намекало на надвигающуюся беду. Вдоль коридора завыл сиреной скорой помощи, приближающейся к нашему отделению.
Похоже, привезли когото тяжёлого, судя по шуму, задумчиво пробормотал дежурный хирург, поправляя очки.
Скрипнула дверь, и в коридоре сразу зазвучали голоса:
Быстрее, откройте дверь, принеси его сюда!
Дверь приёмного зала тяжело отворилась, и на пороге появился мужчина с ребёнком на руках. За ним шла женщина, обеими руками держась за голову, лицо её было бледно, как у зимней ночи, и она громко вопрошала:
Правда, он жив? Ведь правда?
В тот же вечер я был дежурным хирургомтравматологом. Не люблю работать в выходные, но в будни время летит, а всё нужное врачи, лаборанты, рентгенологи уже на местах, так что вопросы решаются быстрее.
Куда? спросил мужчина, в панике. Куда мне его отнести? Вы же военный врач, вы всё сможете и заплакал.
Коллеги, будто проснувшись от сна, отреагировали:
Снимайте ребёнка на кушетку, резким голосом указал старший врач смены, хирургтравматолог, осмотрите его, а реаниматологи готовятся.
Я взглянул на малыша и ощутил оцепенение. Год назад у меня было похожее дежурство: в декабре, когда в Москве лежал пушистый снег, в приёмный кабинет пришла наша «Бутырская» медсестра, ищущая сына, который после детского сада ушёл кататься на санках. Два часа он пропадал, а мы уже обыскали всю территорию, пока не нашли его в подземном резервуаре, где вода уже заполнила всё. Он тоже был в синей куртке и меховой шапке.
Сколько времени прошло с момента, как вы его нашли? спросил я.
Не знаю, ответил отец, соседи обнаружили его плавающим в канавах, по их словам он ещё подавал признаки жизни. Потом в машине ему делали искусственное дыхание
Пожалуйста, отойдите в сторону, коллеги, займитесь другими пациентами, сказал я, отводя их.
Я снял шапочку и расстегнул куртку. Лицо ребёнка было синевато, зрачки расширены и не реагировали на свет, пульс и дыхание отсутствовали.
Воду из лёгких удалили?
Похоже, нет.
Мы начали искусственное дыхание, наполняя лёгкие влажным воздухом. Я положил малыша лицом вниз, оперся своим коленом и сильно надавил на спину. Вода хлынула из его ротика. Затем уложил его на кушетку, сделал принудительный вдох, трижды нажал на грудную клетку, подгоняя кровь к сердцу.
Холодно, но мозг может ещё жить, мысленно подбадривал я себя, вспоминая случаи, когда люди, захваченные снежными лавинами, оставались живы сутки.
Стрелки часов медленно тикают: две, три, пять минут и вдруг внутри чтото зашевелилось. Похоже на мягкое мурчание котёнка.
Малыш издал глубокий, почти взрослый вздох, будто с силой вырываясь из цепких лап смерти.
Быстрее в реанимацию, переведите его на управляемое дыхание, он сам долго дышать не сможет.
Алешка, сынок, он жив? вырвалась из оцепенения мать, слёзы текли по её лицу. Доктор, правда он жив?
Сейчас посмотрим, сказал я, вызывая скорую медицинскую авиацию для детской реаниматологической помощи.
Алешу на руках понесли в реанимацию. В палате, где положили малыша, царила напряжённая тишина. Мягко мерцали лампы монитора, а аппарат искусственной вентиляции работал, поддерживая его крошечный организм. Узкие зрачки всё ещё показывали, что ребёнок жив, организм борется.
Через два часа приехала бригада «медицинской авиации». После осмотра они вынесли своё заключение:
Ребёнок не жизнеспособен, мозг погиб в результате клинической смерти. Отключите аппарат и ждите исхода.
Все в палате замерли.
Коллеги, вы что? нашёл голос реаниматолога. Если зрачки узкие и реагируют на свет, мозг жив.
Не обязательно. Сколько прошло после утопления? Вода в лёгких, а реанимационные мероприятия в машине, судя по всему, были неэффективны. Уже начались необратимые процессы.
Я перебил специалиста:
Давайте проверим, у вас есть детский катетер?
Конечно, но что это даст? спросил врач из прибылой бригады.
Попробуем, почти хором ответили остальные.
Они достали тоненький катетер, попытались ввести его, и вдруг малыш будто услышал их. Струя желтоватой жидкости, вырвавшись из лёгких, обрызгала всех присутствующих.
Живой! воскликнули мы.
Оставим его ещё полтора часа, затем отключим аппарат и посмотрим, будет ли он дышать самостоятельно, сказали они.
Через три часа Алешку вывезли домой.
Прошло два года. Случай с Алешкой стал частью моей памяти. Однажды в выходной день в дверь постучал мужчина, лицо его навевало странное знакомство.
Вы меня не знаете?
Пожалуйста, уточните, мы вместе работали или вы у меня лечились? спросил я, слегка растерянный.
Вы помните того мальчика?
Из-за его спины выглянула улыбающаяся детская физиономия. Я сразу узнал его это был он, Алешка.
Алеша? воскликнул я.
Да, это я, Алексей. Подойди, поздоровайся со своим спасителем. Мы давно хотели заглянуть к вам, но не могли найти ваш адрес, а вы, как известный любитель путешествий, везде. Теперь мы наконец встретились.
Проходите, сказал я, всё ещё не веря.
Алешка читал стихи, бегал по комнате, рассматривал мою коллекцию ракушек, прижимал их к уху, будто слушал море.
Папа говорил, что каждый должен уметь плавать, иначе утонет. А ты умеешь? спросил он.
Конечно, умею, ответил я, улыбаясь. Желаю тебе счастливого плаванья, малыш.
Я уже давно работаю хирургом в городской поликлинике. Однажды, во время очередной диспансеризации, ко мне подошёл высокий капитан третьего ранга.
Здравствуйте, Михаил Борисович, произнёс он баритоном, давно хотел с вами встретиться.
Здравствуйте, Алексей Иванович, ответил я, глядя в медицинскую книжку. Мы знакомы?
Конечно!
Я вгляделся в его глаза, в которых отразилось нечто знакомое.
Алексей? Алешка? спросил я, слегка неуверенно. Это ты?
Да, это я. Только что вернулся из академии, сразу нашёл вас. Моя цель выполнена. Я морской офицер!
И с этой иронией в голосе мы продолжили наш разговор, вспоминая, как в холодном февральском Москве спасали жизнь маленького Алешки.
