Моего сына Диму женили почти десять лет назад. Его избранница, Галина, уже имела за плечами брак и привела в наш дом дочь от прежнего мужа. Я приняла их обеих в семью, словно родную кровь, не разделяя на своих и чужих. Все эти годы помогала чем могла: то тысячами рублей выручала, то нянчилась с ребятишками, чтобы молодые перевели дух. Со снохой отношения оставались ледяными — не ругались в открытую, но между нами будто вырос Уральский хребет, который мне так и не удалось одолеть.
Бывший муж Галины исправно перечислял алименты, но дочь свою словно ветром сдуло из его жизни — забыл, будто страницу из старого дневника вырвал. А прошлой осенью моя «внучка», которую я душой прикипела, сыграла свадьбу. Вот тут-то всё и вскрылось. Нас с Димой даже не позвали. Оказалось, праздник только для «настоящей родни», а мы в их число не попали. Мой сын, растивший девочку десять лет, заменивший ей отца, вдруг стал чужим. Зато кровный родитель, годами не вспоминавший о ребёнке, кроме переводов на карту, красовался среди гостей, будто так и должно быть.
Эта весть ударила, как обух по темени. Я болела за её успехи, отдавала последнее, а в ответ — пустота за стеклянным взглядом. Считала внучкой, а она вымарала меня из жизни, даже не моргнув. Дима молчал, но я видела — обида точила его, как ржавчина. Больше всего резало двойной раной: за него и за себя, за несправедливость, что придавила нас обоих.
Год назад мне перешла по наследству однокомнатная квартирка в Рыбинске. Сдавала её, чтобы скромная пенсия в восемь тысяч рублей хоть немного дышала. И вдруг звонок. Галина, голос мёдом намазан: «Людмила Петровна, Настенька ребёночка ждёт, а жить молодым негде…» Просит освободить жилплощадь. На свадьбе мы — чужие, а как дело до квадратных метров дошло — вдруг родственники?
Слова её повисли, как проклятие. Ответа пока нет, но внутри бунтует: «Не бывать этому!» Может, цепляюсь за прошлое, но предательства не прощу. Сердце ноет: помню её первые слова, платьица к школе шила, душу вкладывала. А теперь смотрят на меня, как на дойную корову — выдоили и в сторону.
Не пойму, как Дима терпит это унижение. Как живёт с женщиной, что ни его труд, ни мать в грош не ставит? Молчит, глаза в пол, а сам словно свеча на ветру — чахнет. Стою на распутье: проглотить очередную обиду или сказать «баста!», сохранив крупицу самоуважения. Квартира — не просто стены. Это моя соломинка в старости. Отдать тем, кто вычеркнул меня, когда была не нужна? Нет, сил не хватит.
До сих пор разрываюсь. Половина души шепчет: «Прости, будь выше». Другая твердит: «Хватит быть тряпкой». Этот спор съедает изнутри, оставляя лишь тень от той, что верила: роднее семьи ничего нет.
