С самого рассвета в квартире царила не тишина, а какое-то гнетущее молчание, тяжёлое, словно перед грозой. Даже чайник на плите закипал робко, будто боясь нарушить это хрупкое равновесие. Ольга стояла среди кухонного хаоса — босоногая, с мокрыми от душа волосами, в потрёпанной футболке, и не могла понять, зачем проснулась так рано. Будильник не звонил. Просто открыла глаза — и ощутила: мир сдвинулся.
На столе лежала открытка. Без конверта, затерявшаяся между чашкой с недопитой ромашкой и пачкой сухарей. Будто её бросили мимоходом. Почерк был знакомым до боли — ровный, без лишних завитков. Таким же Игорь подписывал поздравления: скупо, но с теплом, спрятанным в каждой букве.
*«Оля. Прости. Не смог. Не ищи. — И.»*
Она не стала брать её в руки. Просто смотрела. Возможно, минуту, а может — час. Как будто этот клочок бумаги был последней чертой, за которой — пропасть. Потом включила радио — диктор весело докладывал о пробках на МКАД, словно ничего не случилось. Словно мир не лишился ровно одного человека. Того, чьё дыхание она слышала по утрам.
Игорь ушёл ночью. Она решила так, потому что не услышала ни шагов, ни хлопка двери. Только — пустая вешалка в прихожей. Его шарф, тот самый, колючий, с пятном от кофе, остался висеть. Даже зонт не взял. Чёрный, с деревянной ручкой. Ольга уставилась на него, как будто он знал ответы на все невысказанные вопросы.
Она пыталась вспомнить, когда они в последний раз говорили по-настоящему. Не о счётчиках за воду или списке покупок, а — без масок. Наверное, в мае, на лавочке у пруда. Игорь тогда сказал тихо: *»С тобой тяжело дышать»*. Она отшутилась. А он, может, уже прощался.
К вечеру Ольга перебирала старые фотографии. Вот они — в метро, в Подмосковье, у бабушки в деревне. Вот — его рука на её плече. Вот — он смеётся, обняв её за талию. Раньше эти снимки согревали. Теперь внутри было только пустое, холодное эхо. Она даже не плакала. И это пугало больше всего.
Позвонил Серёга, их общий друг. *»Ты как?»* — спросил он. *»Нормально, просто устала»*, — соврала Ольга ровным голосом, будто репетировала эту фразу годами. После звонка сидела в темноте, слушая, как капает вода из крана. Каждая капля — как отсчёт.
Через три дня она пришла на Ленинградский вокзал. Простояла у платформ, наблюдая, как люди обнимаются, машут, смеются, плачут. Все куда-то спешат. Все — живые. А у неё внутри — тишина, натянутая, как струна. Игорь ненавидел вокзалы. Говорил: *»Они напоминают, что всё — временно»*. Но именно здесь она поняла: он не просто ушёл из квартиры — он ушёл из *них*. И пути назад, возможно, нет.
Прошла неделя. Открытка всё ещё лежала на столе. Иногда Ольга сдувала с неё пыль, словно боялась стереть последние его слова. Иногда казалось, будто бумага теплеет от её дыхания — как будто в этих чернилах ещё теплится что-то живое.
А потом — стук в дверь. Почтальон. В руках письмо. На бланке — отправитель: И. Соколов. Внутри — билет. Электричка до Зеленогорска. Бумага помятая, будто побывала в десятке карманов. И внизу:
*»Если сможешь — приезжай. Если нет — не держу. Просто скажи. Я не умею иначе. Но ждать — ещё научился.»*
Ольга опустилась на пол в прихожей, прислонившись спиной к двери. Лёд под босыми ногами был почти нестерпимым. И это было прекрасно. Потому что боль — значит, она ещё жива. Она не плакала. Просто сидела, зажмурив глаза. Где-то в груди сжалось. Но это не было отчаянием. Это был шанс.
Иногда любовь не умирает. Она прячется. В старых вещах, в скрипе половиц, в забытом зонте у двери, в знакомом почерке. И ждёт, пока ты снова научишься дышать. Без страха. Просто — дышать.
Ольга доехала до конечной. Он ждал. Без слов. Но с глазами, в которых горело только одно — надежда.
