Меня зовут Зинаида Семёновна, мне шестьдесят девять. У меня два сына, три внука и две невестки. Казалось бы, с такой семьёй мне бы купаться в заботе. Но последние годы я живу, будто меня и нет на свете. Одна в трёх комнатах, с больной спиной и телефоном, который месяцами не звонит.
После смерти мужа всё покатилось под гору. Пока он был жив, сыновья хоть изредка наведывались — на Новый год, на 8 Марта. А как гроб опустили в землю, будто пеленой заволокло их глаза. Пять лет. Пять долгих, звонких от тишины лет. А живут-то они в этом же городе! Час на трамвае — и вот он, материнский порог.
Я не упрекала. Просто звонила. Просила помочь. Когда сверху затопило ванную — не сильно, но обои пошли пузырями, — набрала обоих. Оба клятвенно пообещали приехать в субботу. Не приехал никто. Пришлось звать соседа-таджика. Дело не в деньгах — в душе щемит. Щемит оттого, что родные сыновья не нашли и часа для той, что пеленала их в колыбели.
Потом сломался старый холодильник. Я в технике не смыслю, боялась, что в магазине надуют. Опять к сыновьям — «мам, там же менеджеры, сами разберётесь». Позвонила сестре — та прислала свою дочь, мою племянницу Галю, с её мужем. Они всё подобрали, всё уладили.
Когда начался этот коронавирус, сыновья вдруг вспомнили, что я ещё дышу. Правда, звонили раз в месяц, чтобы прочесть лекцию о том, как важно сидеть дома и заказывать еду через телефон. Но они забыли — я не умею. Зато Галя показала, как тыкать в экран, оформила первую корзину, распечатала список аптек, где везут лекарства на дом. И стала звонить почти каждый день.
Сначала я смущалась. У Гали ведь свои родители, своя квартира, муж, сын. Но она — единственная, кто заходил ко мне просто так. Приносила борщ, таблетки, мыла полы, вытирала пыль. А однажды пришла без причины — просто попить чаю с вареньем. Её мальчик — мой внучатый племянник — называет меня бабушкой. От него я впервые за многие годы услышала это слово.
И тогда я решила: раз родные дети забыли дорогу, раз им нужно только то, что можно у меня отнять, а не отдать — пусть квартира достанется тому, кто рядом. Я поехала в МФЦ узнавать про завещание. И, как на зло, в тот же день позвонил старший. Спросил, куда это я собралась.
Я сказала правду.
Тут началось. Ор, мат, угрозы. «Ты вообще в себе?!», «Это наша кровная хата!», «Она тебя к чёрту вышвырнет, как только распишешься!»
А вечером они приехали. Оба. Впервые за пять лет. Привели внука, которого я в глаза не видала. Принесли «Прагу». Уселись за стол. Я подумала — может, очнулись? Как бы не так. Стали уговаривать, твердить, что у меня есть родня, что я не вправе отдавать жильё посторонней. Обвиняли Галю в жадности, рисовали страшные картины, как она выставит меня на улицу.
Я смотрела на них и не верила ушам. Где вы были все эти годы? Почему не вспомнили, когда соседи сверху лопнувшей трубой потоп устроили? Почему звонили только тогда, когда почуяли наследство?
Я поблагодарила их за беспокойство. Сказала, что решение твёрдое, и менять его не стану. Они встали и ушли, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка. Перед этим пообещали, что больше я не увижу внуков и не дождусь от них ни копейки.
Знаете, мне не страшно. Не потому, что мне всё равно. А потому что терять уже нечего — я и так живу, будто меня стёрли ластиком. Только теперь это стало как-то… официально.
А Галя… Если она когда-нибудь поступит со мной так, как пророчат сыновья — что ж, значит, ошиблась. Но сердце шепчет: не ошиблась. Она не просила ни рублей, ни квадратных метров. Просто была рядом. Просто подала руку. Просто осталась человеком.
А это для меня дороже всех кровных связей на свете.
