— Когда же тебя уже не будет? — прошептала невестка у моего больничного поста, не подозревая, что я слышу всё и диктофон фиксирует каждое слово.
Её дыхание тёплое, пахнущее дешёвой кофе. Она считает, что я без сознания — лишь тело, наполненное препаратами.
Но я не сплю. Я лежу под тонким больничным покрывалом, каждый нерв в моём теле натянут, как струна.
Под ладонью, спрятанной от чужих глаз, лежит холодный прямоугольный диктофон. Кнопку записи я нажала час назад, когда она вошла в палату вместе с моим сыном.
— Игорь, она же всё равно как овощ, — голос Светланы становится громче, она отходит к окну. — Врач сказал, динамика не работает. Что нам ждать?
Я слышу, как мой сын тяжело вздыхает. Мой единственный сын.
— Светлана, это как‑то… неправильно. Она же моя мать.
— А я твоя жена! — резко отвечает она. — И я хочу жить в нормальной квартире, а не в этой кладовке. Твоя мать уже прожила себе семьдесят лет. Довольно.
Я не шевелясь, даже ровно дышу, имитируя глубокий сон. Слёз нет — всё внутри сгорело до серого пепла.
Остаётся лишь кристальная ясность.
— Риелтор говорит, сейчас хорошие цены, — не останавливается Светлана, переходя в деловой тон. — Двушка в центре, с новым ремонтом…
Мы можем собрать приличную сумму, купить дом за городом, машину. Игорь, проснись! Это наш шанс!
Он молчит. Его молчание страшнее её слов. Это согласие, покрытое предательством.
Озимый сорт рубинового чеснока! Европейский сорт. Скидка.
— А её вещи… — продолжает Светлана. — Половину выбросим. Это никому не нужен хлам. Сервизы, книги… Оставим только антиквариат, если найдём. Я вызову оценщика.
Я мысленно улыбаюсь. Оценщик. Она даже не подозревает, что я успела всё подготовить за неделю до того, как легла. Все ценности уже в надёжном месте, как и документы.
— Хорошо, — наконец выдыхает Игорь. — Делай, как знаешь. Мне тяжело об этом говорить.
— Не говори, дорогой, — пробурчала она. — Я всё сделаю сама. Тебе не придётся пачкать руки.
Она подходит к кровати. Я ощущаю её взгляд — оценочный, холодный, будто она смотрит не на живого человека, а на препятствие, которое скоро исчезнет.
Я едва сжимаю пальцами гладкий корпус диктофона. Это лишь начало. Они ещё не знают, что их ждёт.
Они вычеркивают меня из своей жизни. Напрасно. Старая гвардия не сдаётся. Она идёт, идёт в последний наступ.
Проходит неделя. Неделя капельниц, пресного пюре и моего молчаливого театра. Светлана и Игорь приходят каждый день.
Мой сын садится на стул у двери, уткнувшись в телефон, будто пытаясь убежать от реальности. Он не выдерживает взгляда на моё неподвижное тело. Или на свою же предательство.
Светлана, напротив, чувствует себя в палате как дома. Громко разговаривает по телефону с подругами, обсуждая будущий дом.
— Да, три спальни, большая гостиная, участок, представляешь? Сделаю ландшафтный дизайн. Что? Свекровь? Ой, она в больнице, дела плохие. Не выживет.
Каждое её слово записывается. Моя коллекция растёт.
Сегодня она переходит границу. Таскает ноутбук, устраивается у моей кровати и показывает Игорю фотографии коттеджей.
— Смотри, какой! А этот? Настоящий камин! Игорь, ты меня слушаешь?
— Слушаю, — сухо отвечает он, не отрывая взгляда от пола. — Просто это странно… Здесь, рядом с ней…
— А где ещё? — фиркнула Светлана. — Времени ждать нет. Нужно действовать. Я уже позвонила нашему риелтору, он завтра приведёт первых покупателей. Квартиру надо показать в лучшем виде.
Она оборачивается ко мне. В её взгляде нет ничего человеческого — лишь холодный расчёт.
— Кстати о вещах. Вчера заезжала, начала разбирать шкафы. Столько хлама — ужас. Твои платья устарели… Я всё сложила в мешки, отдам в благотворительность.
Мои платья. Те, в которых я защищала диссертацию. Те, в которых Игорь сделал мне предложение. Каждая вещь — осколок воспоминания. Она не просто выбрасывает ткань, она стирает мою жизнь.
Игорь дрогнул.
— Зачем ты трогала? Может, она бы захотела…
— Что «захотела»? — перебирает Светлана. — Она уже ничего не хочет. Игорь, перестань быть ребёнком. Мы строим наше будущее.
Она встаёт, подходит к моей табуретке и безцеремонно открывает ящик. Пальцы роются в внутри, наталкиваясь на влажные салфетки и упаковку таблеток.
— Документы здесь не хранят? Паспорт или что‑то ещё? Для сделки нужны.
В тот момент в палату заглянула медсестра.
— Анна Павловна, сейчас уколы.
Лицо Светланы мгновенно меняется, появляется печальный, заботливый вид.
— Ой, конечно‑конечно. Игорёк, пошли, не будем мешать процедуре. Мамочка, мы завтра придём, — шепчет она, гладя мою руку.
Её прикосновение отталкивающее, словно ползучая гусеница.
Когда они уходят, я не открываю глаза, пока не затихнут шаги медсестры в коридоре. Затем медленно, с огромным усилием, поворачиваю голову. Мышцы болят, но я справляюсь.
Я вытаскиваю диктофон, нажимаю «стоп» и сохраняю файл под номером «семь». Затем нахожу под подушкой второй, кнопочный телефон, который тайком подал мой старый друг‑адвокат.
Я набираю номер, который помню наизусть.
— Слушаю, — отвечает спокойный деловой голос на другом конце.
— Семёну Борисовичу, это я, — мой голос хрипит, неестественно. — Запускайте план. Время пришло.
На следующий день ровно в три часа в мою квартиру звонит дверной звонок. Светлана открывает его с самой обаятельной улыбкой.
На пороге стоит уважаемая пара с риелтором.
— Проходите, пожалуйста! — щебечет она. — Извините, у нас небольшой творческий беспорядок. Понимаете, готовимся к переезду.
Она ведёт гостей в гостиную, рассказывая о «прекрасных видах из окон» и «нежных соседях».
Игорь прижимается к стене, пытаясь исчезнуть. Его лицо серое, как пепел.
— Квартира принадлежит моей свекрови, — произносит Светлана с ноткой печали. — К сожалению, её состояние тяжёлое, врачи не дают надежды.
Мы решаем, что в специализированном учреждении ей будет лучше, под наблюдением. А эти стены… здесь слишком много воспоминаний для неё.
Она делает паузу — драматическую, показную. Хочет, чтобы покупатели почувствовали всю глубину ситуации.
В тот же момент дверь снова открывается без звонка. Медленно въезжает инвалидная коляска. В ней я.
Не в больничной пижаме, а в строгом тёмно‑синем шелковом халате. Волосы собраны, губы едва подкрашены. Мой взгляд спокоен и холоден.
Позади меня стоит Семён Борисович — мой адвокат, высокий, седой, в элегантном костюме. Он тихо закрывает за собой дверь.
Я говорю:
— Добрый день, — мой голос, хоть и тихий, разрезает молчание чётко. — Похоже, вы ошиблись адресом. Эта квартира не продаётся.
Я обращаюсь к растерянной паре.
— Извините за эту неловкую ситуацию. Моя невестка, вероятно, перепугалась из‑за моего состояния и… преувеличила.
Светлана, словно проснувшись, восклицает:
— Мама? Как вы здесь оказались? Вам же нельзя…
— Я могу всё, что считаю нужным, дорогая, — перевожу я её взгляд, от которого воздух становится холоднее. — Особенно когда в моём доме хозяин без разрешения.
Я вытаскиваю телефон и нажимаю «воспроизвести». Из динамика звучит знакомое шипение и тихий голос:
«Когда же тебя уже не будет?»
Лицо Светланы бледнеет до цвета простыней. Она открывает рот, но не может произнести ни звука. Игорь запирает лицо руками.
— У меня большая коллекция записки, Светлана, — говорю спокойно. — О твоих мечтах, проданных вещах, оценщике. Думаю, некоторым органам это будет интересно. Особенно статья о мошенничестве.
Семён Борисович выходит вперёд с папкой документов.
— Анна Павловна сегодня утром подписала генеральную доверенность на моё имя, — сухо сообщает он. — И заявление в полицию. Кроме того, я подготовил уведомление о вашем выселении по причине морального вреда и угрозы жизни. У вас 24 часа, чтобы собрать вещи и покинуть квартиру.
Он кладёт документы на столик, они шуршат тихим, но неизбежным звуком.
Это конец. Грань. Точка, после которой ничего не вернуть. Но в этот момент я впервые за недели не чувствую боли или обиды. Я ощущаю силу — холодную, уверенную, несокрушимую силу того, кому больше нечего терять, и кто пришёл забрать своё.
Риелтор с покупателями мгновенно исчезают, прося прощения. В гостиной остаёмся только мы четверо. Тишина густая, как пыль в старой комнате.
Первой приходит в себя Светлана. Шок превращается в ярость.
— Вы не имеете права! — вопит она, тыкая меня пальцем. — Это же квартира Игоря! Он здесь прописан! Он наследник!
— Бывший наследник, — поправляет её Семён Борисович, листая документы.
— Согласно новому завещанию, завещанному и заверенному вчера, всё имущество Анны Павловны передаётся благотворительному фонду поддержки молодых учёных. Ваш супруг, к сожалению, в него не входит.
Это мой финальный выстрел. Я вижу, как в её глазах гаснет последняя искра надежды. Она смотрит на Игоря с такой ненавистью, будто он виноват во всём.
Игорь, мой сын, наконец отрывается от стены и делает шаг ко мне. Его лицо мокро от слёз, жалкое.
— Мамочка… прости. Я не хотел. Это она… она заставила меня.
Я смотрю на него, на этого сорокалый человек, который прятался за спиной жены по собственной воле.
Любовь, безграничная материнская любовь, умирает в больничной палате под шёпот его жены. Теперь остаётся лишь горькое разочарование.
— Тебя никто не заставлял молчать, Игорь, — отвечаю я, голос ровный, почти безразличный. — Ты сделал свой выбор. Живи с ним.
— Но куда нам идти? — вмешивается Светлана, голос дрожит от страха и гнева. — На улицу?
— У вас была арендованная квартира до того, как вы решили, что моя скоро освободится, — напоминаю я. — Можете вернуться туда. Или куда угодно. Это уже не моя забота.
Светлана бросается к вещам, нервно швыряя их в сумку, бормоча проклятья. Игорь стоит посередине комнаты, потерянный.
Он снова смотрит на меня.
— Мама, пожалуйста. Я всё понял. Я изменюсь.
— Меняться никогда не позднее, — соглашаюсь я. — Но не здесь. И не со мной. Двери моей квартиры для вас закрыты. Навсегда.
Он опускает голову, понимая, что это конец. Не спектакль, не наказание, а окончательное решение.
Через час они уходят. Я слышу, как захлопываются двери. Семён Борисович подходит ко мне.
— Анна Павловна, вы уверены насчёт фонда? Мы могли бы всё вернуть.
Я качаю головой.
— Нет. Пусть будет так. Хочу, чтобы моя жизнь, то, что от неё осталось, принесло пользу, а не стала причиной вражды.
Он кивает и прощается. Я остаюсь одна в своей квартире. Медленно провожу рукой по подлокотнику кресла, по корешкам книг. Здесь ничего не изменилось.
Я же изменилась. Я уже не просто мать, прощающая всё. Я стала человеком, который сам устанавливает границы своей вселенной. И в этой новой вселенной нет места тем, кто когда‑то прошептал: «Когда же тебя уже не будет?».
