Ты что, Елизавета, совсем с ума сошла? Дом престарелых? А вот и нет! Пусть меня только ногами вперёд отсюда вынесут! громко возмущался отец Елизаветы Ивановны, пуская в ход кружку в направлении дочери, явно прицеливаясь в голову. Лиза ловко увернулась не впервой уж.
Нет, так больше продолжаться не может. Он когда-нибудь обязательно что-нибудь отчебучит такое, что хоть стой, хоть падай, а она и не поймёт с какой стороны прилетит. При том, что сейчас Лиза ради отца делала в десять раз больше, чем когда-либо получала от него. Но, пока оформляла документы на приём в пансионат, совесть её грызла с особым аппетитом.
Засовывая упирающегося отца в такси («Это ж кто додумался старика по домам позора разъезжать?! Да чтоб у вас у всех!»), Лиза только вздыхала про себя. Смотрела вслед машине и думала: когда-то похожая сцена уже была в её жизни правда, тогда она была девочкой и понимала происходящее ровно на грош.
Елизавета была в семье одна, как горошинка в банке. Мама-Валентина не отважилась рожать ещё одного ребёнка: папаша Иван Дмитриевич наводил дома порядок исключительно криком да кулаком мол, «семейный авторитет». Житьё с ним больше напоминало выживание по правилам квеста «Останься в здравом уме».
Иван Дмитриевич, отец Лизы, по меркам советской действительности был «мужчина в годах», за сорок, с брызгами седины и грохотом служебных успехов. На Валентине он женился, как многие у нас: из служебной необходимости чтоб к личному делу было что приписать, мол, человек семейный, ответственный. Личной привязанности Иван Дмитриевич никогда не испытывал ни к жене, ни к дочери: максимум сам к себе и то иногда раздражался.
Выбор «подходящей» супруги был делом несложным. Валентина тихая студентка техникума из самой обычной рабочей семьи. Родители её работали на заводе, завидовать им было особенно нечему, но для Ивана такой союз выглядел шикарно: ни тебе притязаний на наследство, ни скандалов в газетах. На свадьбе размах был приличный, но родителям невесты показываться не положено «не тот уровень». И вот, Валентина перебирается жить в просторную квартиру мужа, где жизнь её резко меняет вектор: стал сувениром улыбайся, маши, молчи.
Валентину быстро начали «воспитывать» под статус чиновничьей супруги: учить, как вилку держать, за кем слово последнее, а за кем всё остальное молчание. Иван заходил домой, командным голосом спрашивал:
Ну, как день прошёл?
Всё отлично, я учусь есть ножом и вилкой, заодно английский освоила отвечала Валя аккуратно, не спеша раздражать супруга.
Ладно, молодец. Только смотри, чтоб чистая ходила и не выглядела, как совхозная доярка. Заслужишь будем думать о шофёре и горничной. Пока рано.
Но подобные добродушные разговоры случались редко в основном, Иван врывался домой злой и уставший, сорваться можно было только на жене: прислуга уволится, а Валя куда поденется? Первый раз «рукоприкладство» случилось уже после первого месяца брака не за грехи, а «чтоб знала место». После потекло как по маслу: бил «грамотно», чтобы не оставлять следов; Валя привычно улыбалась посетителям дома, даже если под блузкой снова прятались синяки.
Прошёл год. Коллеги стали клевать Ивана:
Иваныч, а что молодой жене без дела никак? Где дети-то? Ты ей врача покажи, а то вдруг «бракованная»?!
Мы пока не планировали, у неё учёба, пытался отнекиваться Иван.
Учёба? Ты чего?! Баба должна рожать, домом заниматься, а не по наукам бегать. Пусть к врачу идёт, детей надо! Женились давай, пример подавай.
И пошёл у Вали второй сезон испытаний: обследования, анализы Даже рукоприкладство на время прекратилось врачи лишние вопросы задавать не любят. В итоге выяснилось, что проблема, мягко говоря, не в жене. Совсем не в ней. Ивану намекнули: «Может, вы, Иван Дмитриевич, тоже анализы сдадите?» Тот разозлился:
Я?!? Да я одним звонком тебя из города вымету!
Ну, только этим свою беду не исправишь, доктор спокойно сделал пометки в карточке.
В конце концов, Ивану выдали заключение: его вклад в демографию страны весьма символичен. Раздражение копилось с новой силой, и, чтобы как-то освежить свою злобу, Иван завёл любовницу не помогло. Через пару лет чудо случилось: Валентина родила Лизу копия папаши. Но любви к ней Иван не испытывал, гулял неделями то в командировках, то просто дома не появлялся.
Чем старше становилась Лиза, тем выше градус раздражения у отца. Первый раз она попала под горячую руку в пять лет просто за то, что попросила новую куклу, да не вовремя. Отец только что возвращался с совещания, вопросов до чёрта, а тут ребёнок ещё капризничает Лиза оказалась у стены быстрее, чем успела понять, что происходит. На слёзы уже не хватило сил.
С того дня Лиза усвоила правило: главное не отсвечивать. Но Ивану теперь уже всё равно: раз попробовал, потом не сдерживался вообще. Гости или не гости мог обозвать, хлопнуть, отчитать с удовольствием, глядя, как дочь краснеет и сжимает кулаки от обиды.
Иван Дмитриевич, говорят, ваша Лиза настоящая скрипачка!
Скрипачка? Ха! Она до сих пор не разобралась, где у инструмента верх, где низ! Но если хотите послушать пусть тащит свою балалайку!
Лиза краснеет до ушей, выходит, пытается наиграть что-то, лишь бы не расстроить отца. Эта детская травма потом вырастет в стойкую боязнь публики, и даже перспективная карьера скрипачки останется для неё лишь далёкой мечтой.
Дома Лиза постепенно осознавала: ну не у всех ведь так плохо? Почему именно ей выпал такой «счастливый» билет? Мама, в свою очередь, счастьем сияла недолго: супруг-деспот и к ней не чувствовал ни малейшей нежности. Когда Лизе было тринадцать, мама трагически погибла в автокатастрофе, и после этого Лиза ещё больше ушла в себя.
После школы Лиза поступила в московский институт специальность выбрал, конечно, отец. Потом на работе у него всё пошло вкривь и вкось, и до дочери ему уже не было дела. К окончанию Лизиных учёбы и стажировки отец растерял и пост, и сбережения: за грехи пришлось здорово раскошелиться, чтобы не оказаться у телевизора с табличкой «Персона нон грата». В итоге Иван тихо-мирно перебрался на дачу под Мытищами.
Лиза к нему не ездит, разговаривать не о чем, да и слушать обидные реплики удовольствие так себе. Отец начал чудить, соседи стали часто звонить Лизе «Приедьте, заберите Ивана Дмитриевича, он с ума сходит!» Пришлось Лизе взять отца к себе, немного пожалеть, немного пожалеть себя.
Папа быстро почувствовал вкус прежней жизни: скандалы, битьё посуды, крики по дому. Лиза выделила отцу отдельную комнату и поставила замок, чтобы разрушения части дома были ограничены одним помещением. Прогрессирующая деменция никак не убеждала Ивана Дмитриевича быть добрее он словно соревновался с телевизором, кто громче ругается.
И вот наступил тот печальный, но, по сути, облегчённый момент пришлось Лизе решать: либо пансионат, либо ждать, пока отцовские тараканы не начнут маршировать по её жизни строем.
Своей семьи у Лизы так и не сложилось: где уж тут, после такого «примерного» папаши. На работе держалась особняком, подруг не было, больше с книгами дружила. Но, когда пришлось отправлять отца в дом для престарелых, душа вконец голосила.
Оставлять его у себя было опасно: врачи сразу сказали деменция, а значит, следующий шаг либо он подожжёт квартиру, либо перепутает дочь с телевизором. А злоба к ней, как будто с годами только вызрела. Даже когда отец перестал её узнавать, привычка ругаться куда-то не делась.
Лиза проехала все московские пансионаты выбрала тот, что хоть немного напоминал «дом», а не реалити-шоу «Последний пенсионер». Оплата будь здоров: пришлось Лизе оставить треть зарплаты и пойти ещё на подработки, иначе на хлеб с маслом не хватило бы.
Первые дни после отъезда отца Лиза чувствовала себя, как соль на ране: вспоминала, как когда-то тоже пыталась с мамой убежать от деспота. Тогда не получилось, а потом мама и вовсе погибла.
И всё равно, навещая папу, Лиза не могла не плакать от жалости, хотя понимала: это чувство ей внушили с детства как отдельный вид «тоски по Родине». Помимо постоянных угрызений совести, у Лизы начали сдавать нервы и здоровье. Но, как и любой русский человек, она терпела, закусывая губу и надевала на лицо старую добрую нет, не улыбку, а выражение: «всё хорошо, мама, только не спрашивай».
