Лёля. Мир внутри.
Я выросла в обычной, тёплой и удивительно тихой семье. Нас было четверо: два старших брата, сестра и я самая маленькая. Меня называли поразному: Оля, Оленька, Олюшка, а папа всегда звал меня «Лёля», будто шептал ласковый летний ветерок, и я обожала это имя, просила всех называть меня так, как он.
Мои родители были простыми людьми, но именно такие делают мир красивым. Мама продавала в магазине на Тверском бульваре, папа водителем маршрутки. Жили мы скромно, но спокойно, в тихом союзе без громких слов, но с крепким, надёжным, молчаливым теплом.
Папа приходил домой, пахнув маслом двигателя, ветром и дорогой. В его руках всегда были пакеты: банки с соленьями от соседей, мешки картошки, арбузы, которые он умудрялся приволочить в самый неподходящий момент. Он не умел проходить мимо чужой просьбы.
А вот расходами руководила мама. Её мир порядок, счёт, аккуратность. Она не тратила лишнего, но если дело касалось книг, кружков, обучения она отдавала без раздумий. На себя с отцом экономила, а на нас нет. Каждой пятницей, как ритуал, она садилась перед старым телевизором, доставала коробку с нитками и штопала наши вещи, так же терпеливо, как успокаивала нас своим спокойствием.
Мама была мягкой, слегка полноватой, с густыми волосами, собранными в тугой пучок. Я не слышала, как она с папой ссорится. Они могли часами говорить тихо, будто в их двоих был отдельный мир, понятный лишь им.
Папа говорил с нами коротко и просто:
Ну что, ребята, всё в порядке?
И обязательно лёгким хлопком бил по голове, по очереди. А меня он поднимал на руки и подбрасывал вверх, так что я на секунду видела всё сверху вниз, будто летела. Эти моменты были моими любимыми.
Мне казалось, что наша семья идеальная, как в книжках, где всё правильно.
В школе я была совсем другой: шумной, яркой, эмоциональной. Стихи давались легко, тексты ещё легче. К пятому классу я уже знала, что хочу сцену, хотела попасть в театральный. Когда я сказала об этом маме, она почти уронила чай. Папа рассмеялся:
Что, Лёлька? Попробуем.
Я пошла своим путём: училась, выступала, работала на праздниках, писала поздравления, минисценки. Однажды решила написать небольшую книгу о девочке, ищущей себя. Писала её тайком, по ночам, урывками между делами. Сомневалась, стоит ли её показывать. Решила показать лишь одной подруге. Она, прочитав, воскликнула:
Я хочу подарить каждый экземпляр твоей книги всем женщинам на моём дне рождения
Я сначала подумала, что чтото не так услышала.
Какую книгу? Это же черновики…
Подруга улыбнулась и мягко сказала:
Лёля, ты столько лет даришь мне свою дружбу, вкладывая душу. В этом году я хочу подарить твою книгу всем. Я могу себе это позволить.
Эти слова сбили меня с толку. Я два дня металась, убеждая себя, что так нельзя, но она уже всё организовала: нашла верстальщика, привлекла печатника, настаивала:
Пусть она выйдет в свет. Я уверена, людям понравится.
И книга «взлетела» сразу потому что была честной, живой, без лишних украшений. Люди узнали в ней себя, свои страхи и надежды, правду, которую боятся говорить вслух. Книга разошлась, её стали заказывать в подарок.
Тогда я решила написать чтото более глубокое, о семье, о корнях, о тех, благодаря кому я есть. Это решение открыло дверь, к которой я была не готова.
Мне пришлось поговорить с родителями, выяснить их прошлое. Я позвонила маме, а она отвечала с паузами:
Папы нет, сказала она. Он уехал по делам.
Я удивилась, ведь мама обычно знала, где папа. Позвонила папе, он сразу отвечал бодро:
Привет, Лёлька! У бабушки в деревне, забор чиню.
Почему мама молчала? Уже в дороге я поняла, что в её голосе была не просто пауза, а чтото ещё.
Когда я вошла в дом, мама стояла на кухне и тихо сказала:
Мы с папой разъехались так бывает.
Братья и сестра давно знали, но не сказали, потому что я только что родила ребёнка. «Мы хотели тебя защитить»
Я поехала к папе за объяснениями. Он молчал, уставился в пол. Мама однажды сорвалась:
А с чего ты взяла, что мы жили счастливо, Лёля? Ты была маленькой, ничего не видела. Мы неделями не разговаривали. Он не умеет любить. Никогда не умел.
Мама, зачем ты так?..
Он сам мне это сказал.
Внутри чтото сломалось. Я перестала отвечать папе, думать о книге, быть собой.
Подруга предложила поехать в КабардиноБалкарскую долину, я сначала отмахнулась:
Ты серьёзно? Сейчас? Я никуда но муж, выслушав меня, улыбнулся и спокойно сказал:
Поезжай. Тебе это нужно.
Я открыла рот возразить, но он мягко перебил:
Лёля, поезжай. Мы справимся.
И я поехала. Ретрит вела удивительная наставница Елена Светлова. Она просила звать её именно так; её учитель дал ей имя, означающее «светлая победа». В ней ощущалось, будто она давно разгадала свою природу.
Елена была светлой, не наивной, а понастоящему ясной. Она почти никогда не говорила «нет», принимая всё без сопротивления. Мы ехали к старому монастырю «Троицкого Света», где живут сотни волшебных медвежатнаставников. Мы, девчонки, чуть не испугались, а Елена, присев на корточки, кормила их ягодами, шепча:
Жизнь приходит в разных обличиях, но жизнь везде.
Она радовалась солнцу, каждому листу, каждой травинке, тени от кедра, облакам на горизонте. Жила «здесь и сейчас», не как лозунг, а как дыхание.
В тот вечер после медитации был густой, влажный закат, будто солнце растаяло над горизонтом. Елена предложила посидеть в тишине на крыше монастыря. Все разошлись по комнатам, а я согласилась. Смотря на закат, я чувствовала не грусть, а какоето одиночество.
Елена сидела рядом, молча глядя вдаль. Когда я тяжело выдохнула, она повернулась ко мне:
В твоей тишине есть напряжение, Лёля, сказала она. Ты сидишь тихо, но внутри тебя шторм.
Я улыбнулась:
Я всегда такая, всё думаю.
Нет, мягко ответила она. Сегодня ты не думаешь, а прячешься.
Она продолжала, как будто читала мои мысли:
Когда женщина прячет правду, она прячет её от себя. А сердце всегда знает. Сейчас оно тревожное, как птенец, ищущий убежище.
Затем, после паузы, она спросила:
Откуда этот птенец, Лёля? Откуда эта тревога?
Её взгляд был прямо в сердце, а не в глаза. В этом и была настоящая Елена не вопросами, а присутствием подводила к правде.
Я рассказала ей всё, абсолютно всё. Она слушала долго, потом сказала:
Ты очень любишь своих родителей и хочешь спасти их от расставания, но дети не спасают родителей. Дети любят и отпускают. Ты взяла на себя их ношу, но это не твоё. Ты не можешь держать их вместе, и не должна.
Я заплакала. Елена погладила мою ладонь:
Ты дочь, а не судья, не миротворец, не терапевт. Это главное. Верни себе эту роль и будет легче жить.
Впервые за долгое время я действительно выдохнула.
Вернувшись домой, я сразу позвонила папе:
Папа, прости меня, пожалуйста. Я тебя люблю. Слышишь? Я тебя люблю.
Тишина, потом его всхлип:
Я ждал тебя, Лёлька так ждал твоего звонка
Вечером я пришла к маме. Мы сидели на кухне, и мама вдруг стала такой, как раньше: светлой, чуть смущённой, немного смешной. Мы разговаривали до ночи, и я впервые увидела в ней не только «маму», а женщину со своей судьбой, болью, решениями, свободой.
Через пару дней я открыла ноутбук и начала писать новую книгу. Уже другую. Не про идеальную семью, а про живую. О любви, которая бывает разной. О пути, который тоже путь. О памяти. О принятии. О том, что свет не там, где всё правильно, а там, где всё честно.
И я знала: на этот раз напишу её уже не как девочка, а как женщина. Как Лёля, которая нашла свой мир внутри.
