— Все, Петя, ухожу я от тебя! — сказала Люба, собирая пожитки в платок.
— Интересно куда, Любаня? — оторопел дед Петр.
— Куда глаза глядят, лишь бы только тебя не слышать и не видеть! — кричала женщина.
— Это я тебе что так надоел? — тихо спросил мужчина.
— Тошнит меня за тобой ухаживать на старости лет. Я женщина молодая, еще хочу пожить для себя!
— Так почему ты замуж за меня выходила? — разозлился Петр.
— Разве я знала, что мне с тобой так скучно и неинтересно будет век доживать!
Дед замолчал. Люба тоже постояла тихонько минутку, а потом опять за свое:
— Да ты… Ты же мне изменял… Вот…
Петр аж руками всплеснул:
— Кто? Я? Тебе? Предавал? Побойся Бога, женщина! Когда это было? Или мне времени хватало за теми работами, полями, огородами и теплицами?
Люба молчала, только глазами моргала. А Петр продолжал:
— А про Никиту Прокоповского забыла? Кто с ним в гречку прыгнул?
— Не было у меня с ним никогда ничего! Мы просто на скамейке сидели, семечки щелкали…
— Ага… При живой жене, когда она на смене была…
— А что? Никита — мудрый интеллигентный человек! С ним всегда интересно. Он с женщинами умеет обходиться… Не то, что ты, старый пень! Запряг меня в ярмо и работай целый день! А я же к тебе из самого областного центра приехала… В это село… Променяла зажиточную жизнь!
— Да разве мы с тобой жили бедно? Трудились, так и нищеты не было… — смутился дед.
— Так вот… трудились… А ты хоть знаешь, что такое романтика? — на глазах у бабы появились слезы.
— Ну извини, Любаня. Я стихов писать не умею. А корову вон уже пора с пастбища забирать. Так пошли. Хватит выдумки сочинять…
— Да что я тебе служанка какая-то? — завязала баба платок.
— Не смеши людей, Любаня. Кому ты в шестьдесят лет нужна?
— Много ты чего знаешь, Петя! Телевизор не смотришь… Да у женщин в этом возрасте жизнь только начинается! — Люба надевала лучшее цветастое платье.
— Правду же говорят: «Волосы седеют, а голова шалит!» — сплюнул дед. — Куда же ты собралась?
— Пойду к Филиппу Запорожцу. Он вдовец. Казак хоть куда еще. Будет меня, как женщину, ценить. Ничего Вы, Петр Андреевич, в любви не понимаете. Годы для любви не приговор.
— Совсем одурела старуха! — улыбнулся Петр.
— А ты и без меня проживешь. У Филиппа вон какое имение. Куда нашему браться! Поэтому на дом не претендую. А еще Филипп интеллигент. С такими женщины расцветают!
— Да Филипп тебе в сыновья годится!
— Еще увидим!» — сказала Любка и громко закрыла за собой дверь.
Дед Петр опустился на скамейку. А ведь правду говорят: если ума не было, то старости не прибавится. А Любка… Она еще в молодости была зажигательная, красивая, как ветер, быстрая. Хорошо в компаниях гуляла, медовуху лучше самого стойкого казака пила. Танцевала так, что земля у нее под ногами кружилась. Капризная, пышная, как та роза в цветнике. А еще тянуло ее постоянно к эстетике, хотя она ничего в этом понятии не понимала.
— Вот баба — молодица! — заскрипел дед. — Пойду в душ воды наберу. Наливочки вишневой достану из подвала. Вернется — рыдать будет. Надо же успокаивать как-то. Из бабы девку не слепишь. Надумала вот такое… Я же на 14 лет старше. Решила к парням идти.
Сказал и пошел воду для летнего душа набирать. Тем временем Любовь Яковлевна к Филиппу, вдовцу здешнего, путешествовала. Он был мужчиной с высшей наукой за плечами. Не раз Люба с увлечением слушала его рассказы о жизни, которым он научился из университета. Филипп приехал в их село год назад. Здесь он в одиночестве готовил какие-то свои научные работы. Этот человек охотно выслушивал жалобы сельских женщин на жизнь-бытие и давал ценные советы. Философ, одним словом.
Вежливо постучала в дверь и горделиво зашла Люба. Он отозвался:
— А это Вы, Любовь Яковлевна. Заходите, садитесь, пожалуйста. Вам кофе или чай? У меня прянички свежие. Сегодня из города привез.
— Но не чаем я к тебе пришла, Филипп. У меня к тебе разговор серьезный. — смутилась Люба.
— Серьезный? Вы, наверное, тетя, опять со своим Петрусей поссорились?
— Да что тот Петрусь! — махнула рукой Люба, — Он не ценил меня никогда! Я, Филипп, к тебе пришла. Негде мне жить уже.
— А что случилось, тетушка? — нахмурил брови Филипп. — Нет, если что-то страшное, то оставайтесь. Не прогоню же Вас. Неужели дядя Петр руку поднял?
— Да нет. Он же такой, что и мухи не обидит. Добряк.
— А что же тогда? Лишнее употреблял?
— Да не пьет много Петр. Свое здоровье портить не станет.
— Что же тогда, Любовь Яковлевна?
— Понимаешь, Филипп, жалко мне тебя. Парень неплохой. Мудрый на всю деревню. А одиночка. Не с кем поговорить, ни слова доброго сказать.
— Да привык я уже так, тетушка. Я свою Оксанку любил очень. А теперь, когда ее не стало, нашел чем время убивать. Не грустно мне. Дети уже на ноги стали, им моя помощь не нужна. Так я теперь научной деятельностью занимаюсь. — признался Филипп.
— Так я же и говорю, что женщину тебе надо, — настаивала на своем Люба, — Помнишь, как рассказывал, что в таком возрасте, как у меня, жизнь только начинается? Я тоже хочу цвести, а не в огородах и возле скота чахнуть.
— Тетя, так счастливой можно быть только рядом со своей половинкой.
— Кого ты называешь половинкой? Моего старика? На что он способен? Я пришла к тебе.
— Вы, Любовь Яковлевна, хотя бы не заболели? Или очень с дядей поссорились? Зачем так шутить? Идите к своему мужу и цените на старости лет друг друга, пока живы.
Баба Любка не так представляла себе эту встречу. Село у них небольшое — всего две улицы. Девушек нет, все замужем. Решила, что станет Филиппу нужной, а ему, оказывается, и в одиночестве хорошо?
— Идите, тетя Люба, домой. Муж у Вас хороший. Не всем женщинам такое счастье дается.
Люба была шокирована. Так же хорошо бабам на улице Филипп о любви говорил. А еще говорил, что любовь не знает возрастных границ. И ею, самой молодой среди них, восхищался. «Как кровь с молоком» — так о ней отзывался. Так это она неверно поняла, значит?
Расстроенная домой возвращалась. А тут задумалась над словами «не всем такое счастье дается». А действительно, у кумы Ольги и соседки Ларисы мужья пьяницы страшные. У Елены Дмитриевны только телевизор с утра до ночи смотрит и пальцем не пошевелит, чтобы сделать что-то. Фрося своего деда за футбольными матчами не видит. А у Оксанки Федор со своим соседом круглосуточно если не в карты, то в домино играют.
А у нее Петр и по хозяйству все вместе с ней делает, и на участок выходит не просто, чтобы огородину рассмотреть. Помогает все, чтобы ей не трудно было. Старость наступает, а она еще большей дурой становится.
Открыла калитку. Сидит Петр на пороге.
— Ой Любася, невеста наша домой вернулась.
— Какой ты на язык нехороший, Петя! — язвительно зыркнула на него.
— А я тут наливки вишневой достал. Воды в душ набрал. Мыться, пани желают?
Зашла молча Люба в летнюю кухню. А дед ее уже блинов напек и медом, что с собственной пасеки своими руками собрал, смазал. Так, как она любит.
— Прошло наше время, старушка моя. И мое прошло. Ты мне жена, а я твой муж. Вместе нам век доживать, — тихо сказал Петр, заходя за ней.
