Любовь сквозь годы
В село приехала новая семья. Как раз тогда построили новую школу. Старый директор ушел на пенсию, а на его место назначили Романа Ильича с женой-учительницей арифметики и дочкой Настей, пятнадцати лет.
Настя не походила на местных девчонок — оттого все парубки засматривались на нее, а сельские барышни злились. Приезжая всегда ходила опрятной: толстая коса туго заплетена, сапоги вычищены. Даже осенью, пробираясь по грязной дороге, умудрялась отмыть их в луже перед школой.
— Настьке делать нечего, в луже копошится, — смеялись над ней деревенские, но вскоре и сами стали подражать.
Поняли — парням нравятся аккуратные.
Жил в селе Ванька, ему уже шестнадцать. Парень работящий, плечистый, из школы ушел после восьмого класса. Косил с мужиками сено, складывал стога — такие ровные, что бабы ахали.
С девчонками Ванька был слаб — с четырнадцати лет за ними ухаживал, а они не отказывали, красивый ведь. К шестнадцати и под стогами любовью занимался. Теперь ему семнадцать.
— Эх, Ванька, бабник заядлый, — качали головой односельчане, а он только усмехался.
Но все переменилось, когда он впервые увидел Настю. Та шла с матерью в лавку — вся такая ладная, чистенькая.
— Это что за диковина у нас появилась? — ахнул Ванька и толкнул локтем приятеля Степку, рыжего и веснушчатого.
— Новые, батя ее директор, а это Настька да мамка ее — арифметичку преподавать будет.
Тут-то Ванька и пропал. Забыл все свои похождения, будто и не глядел никогда на девок, словно впервые сердце защемило. Даже глаза зажмурил, когда Настю увидел — что-то в ней было воздушное, нездешнее. И душа его, гулящая да бесшабашная, дрогнула.
Знал Ванька, что Настя еще дитятко, не подходил, только издали наблюдал. Но в селе все поняли — влюбился.
Прошла осень, пришла зима. Река замерзла, ребятня на коньках каталась — у всех простые «снегурочки», к валенкам веревками привязанные. Девчонки на лед не выходили — не умели.
Но тут случилось чудо. Вышла Настя на коньках — настоящих, с ботинками. Как скользила! Все замерли, ребятня на берегу рот разинула — выписывала фигуры то на одной ноге, то на другой.
— Глянь-ка, Настька вытворяет! — дивились старшие, а малышня и вовсе онемела.
Ванька не видел, как она вышла, возвращался с работы.
— Помогите! — донеслось с реки.
Бросился бежать, еще не понимая, что случилось. У дальнего берега, где ключ бил и лед был тонкий, кто-то тонул.
— Настька! — кричали ребята.
Ванька, не раздумывая, сбросил тулуп и пополз по льду. Увидел ее глаза — испуганные, полные ужаса. Лед обламывался под руками, она едва держалась.
— Хоть бы палку схватил, — мелькнуло у него, и тут же сдернул с себя ремень, кинул конец ей.
Ухватилась. Он рванул изо всех сил, вытащил, дотащил до середины, а потом на руки взял — мокрую, дрожащую — и к ее дому понес.
Вечером к Ване пришла мать Насти:
— Спасибо, Ванюша, — говорила она, гостинцы вручая. — Настька просит, чтоб зашел. Температура у нее.
Пошел Ванька. Настя в постели лежала, увидела его, слабо улыбнулась и руку горячую протянула.
— Спасибо… — слеза скатилась, а он ее пальцем смахнул.
Стал приходить каждый вечер — днем работал. Сидели в ее горенке, говорили. Вернее, она говорила, а он слушал, зачарованный ее голосом.
Насте исполнилось шестнадцать. Они гуляли, за руки держались, и вот он впервые поцеловал ее.
А потом Ваньке восемнадцать стукнуло — в армию забрали. Прощались долго, Настя плакала, он утешал:
— Время быстро пролетит, вернусь. Ты только жди.
Она обещала.
Но судьба — штука жестокая. Попал Ванька на Кавказ, в самое пекло. Ранен, ногу отняли. В госпитале лежал, никому не писал, Насте — тем более.
— Вернусь калекой — зачем? Пусть жизнь строит без меня, — решил твердо.
Едва на протез встал — уехал с соседом по палате в райцентр. Устроился на завод, женился. Видный мужик, хоть и хромал. Сама Вера предложила:
— Ваня, давай поженимся. Я тебе помогать буду.
— Давай, — согласился он, но в сердце — только Настя. Бывало, накатит — зубы стискивал, чтоб не сорваться, не махнуть в село.
С Верой жили мирно, уважали друг друга. Дочка Аленка родилась.
Годами стал наведываться в село — мать осталась одна. Виделся с Настей, которая стала обычной сельской бабой. За местного Захара вышла, троих родила. Красота не ушла, только фигура расплылась.
При встречах замечал — тянет ее к нему. Но оба сдерживались. А после отпуска Ванька запивал, неделю бушевал, пугал жену, потом утихал.
Время шло. Состарились и Ванька, и Настя. Дети разлетелись. Вера всю жизнь знала — не любит он ее, но уважает. А она его любила. Но заболела — и быстро угасла.
Остался Ванька один. Одиночество давило.
— Пап, переезжай к нам, — уговаривала Аленка.
Согласился. В городе дни коротал на балконе. Внуки, соседи у подъезда — жить можно.
Прошло две зимы. И вдруг захотелось в село. Знал — Настя давно овдовела.
— Аленка, — сказал как-то за ужином, — в село хочу. Там и помереть.
— Да кому ты там нужен? Дом развалился!
— Отвези, посмотрю.
Приехали. Село заросло, дом в руинах — тополь на него рухнул.
Пока стояли, подошла Настя — совсем располневшая, с палочкой.
— Идите ко мне, чайку попьете.
Вечером говорили без умолку. Настя Аленке постелила в горенке, а ему — на диване. Утром дочь собралась уезжать. ВОна стояла у его могилы, гладила холодный камень и шептала: «Теперь мы рядом, Ванюша…» .
