Тишина в храме была спёртой, тяжёлой. Ладан смешался со слезами и той немой болью, что сдавливает грудь. Народ сидел, понурив головы, каждый со своим камнем на душе. Время будто остановилось.
Вдруг – шаги.
Босые, несмелые.
Встал мальчик лет шести. Движения неловкие, но лицо взрослое, серьёзное. Безмолвно шёл он вперёд мимо скамей прямо к гробу.
Притих, как бы ожидая знака. Потом бережно прислонил малюсенькое ухо к груди матери. Тишина. Но он вслушивался. Будто искал отзвук за чертой молчания.
Прошло минуты две.
Люди зашептались, кто-то зарыдал. Мальчик поднял лицо. Глаза огромные, полные ужаса и детской веры. Окинул взглядом народ, уставился на священника и объявил:
– Мама сказала: «Я не попрощалась с тобой…»
Замерло всё. Даже свечи затрепетали.
Женщина на задней скамье свалилась в обморок. Молитвенник с грохотом упал на каменный пол. Священник двинулся к мальцу, но тот добавил:
– Она сказала… ждёт меня ночью.
Мёртвая тишина.
Мальчика силой увели, твердя про бредни и воображение. Но эту ночь никто не спал спокойно. А под утро…
Соседка снизу поклялась: видела женский силуэт в трауре, восходящий по лестнице с ребёнком за руку.
С той поры их уж не видели.
А гроб поутру обнаружили пустым.
Прошло три дня после похорон. Домик матери с сыном стоял забитым. Родня отказалась от опеки. Слишком страшно было тогда. Слишком… не по-людски.
Мальчика звали Тихон. Тихий, замкнутый ребёнок. После смерти отца редко говорил. Лишь с матерью. Понимали друг друга с полуслова. Порой, когда она засыпала, он сидел у постели, держался за её руку – словно за оберег.
Она была его целым миром.
Заболела она скоропостижно. За две недели угасла. Не от старости, не от болезни вовне. Будто что-то высасывало изнутри. Врачи твердили – сердце. Но Тихон знал – не только сердце.
После похорон его взяла двоюродная тётка. Та самая, что невзлюбила мать Тихона и дичилась племянника. По ночам она слышала его бормотанье во сне. Однажды он вдруг сел на кровати и сказал:
– Она у двери стоит. Только ты не гляди, она не зовёт.
Тётка наутро вызвала священника.
Но батюшка, тот самый, что хоронил, побледнел, узнав название деревни.
– С дитятком сим… неладное, – проговорил он. – Не тревожьте. Молитесь. Окна на замок на ночь!..
На четвёртый день началось всё по-настоящему.
Кладбищенский старик-сторож, дед Созонт, вбежал в церковь в панике.
– Гроб пуст! Её там нету! Ни одёжи, ничего… будто и не лежала!
Священник сам пошёл проверять. Плита цела. Замки на месте. Гроб закрыт. Однако внутри…
Пусто.
Вечером по селу пошли шепотки. Мать Тихона, мол, не умерла, а ушла туда, откуда можно воротиться. По ночам ребятня слышала под окнами женский голос. Кто-то видел в садах женщину с косой чёрной, которая шептала:
– Где сын мой?..
Тётка выставила Тихона за порог. Привела к крыльцу церковной богадельни – и ушла без оглядки.
Старый настоятель, отец Никон, взял мальца в соседнюю келью. Видал он многое, но дело это…
– Здесь нечисто древнее засело, – тихо молвил он, глядя Тихону в очи. – Голос материн слышишь?
Мальчик кивнул молча.
– Кажду ночь. Зовёт. Говорит, холодно ей… и дело у нас недоделано.
– Какое дело? – спросил батюшка.
Тихон замешкался. Потом прошептал:
– Она клялась… быть со мной всегда… хоть и за краем.
На седьмую ночь после смерти, по старому завету, душа может вернуться, коль вырвали её из жизни не по воле.
Отец Никон знал это. Потому и не спал.
Колокол пробил полночь.
За окном завыл ветер. Свечи в кельях погасли разом – будто кто-то задул.
И в тот миг Тихона не стало.
Дверь была заперта изнутри. Ни шороха, ни оконных щелей. Просто исчез.
Священник с фонарём бросился в храм.
А там, пред пустым алтар
Но когда староста деревни открыл старый сундук с церковными записями, он нашёл пророчество — песок времени вновь проснётся, как только на земле родится ребёнок со знаком двойной петли на ладони.
