«Бабушка, мама хочет отправить тебя в пансионат для пожилых». Я случайно услышала разговор взрослых — ребёнок не станет врать.
Татьяна Сергеевна шла по аллеям провинциального городка под Тверью, направляясь за внучкой в гимназию. Морщинистые щёки румянились от быстрого шага, а каблуки отбивали дробь по брусчатке, будто ей снова семнадцать — пора первых свиданий под аккорды дворовых гитар. Сегодняшний день она ждала как чудо: после трёх лет строгой экономии пенсии и продажи ветхой избы в Рязанской области, старушка выкупила комнату в кооперативном доме. Дочь, Ольга, добавила недостающие рубли, но пенсионерка твёрдо решила вернуть каждую копейку. «Молоды деньги важнее», — повторяла она, отказывая себе даже в чае с сахаром.
У порога школы её встретила Светлана — второклассница с бантами цвета васильков. Внучка вприпрыжку подбежала к бабушке, и они зашагали вдоль лип, обсуждая школьные новости. Девочка, появившаяся на свет, когда Ольге стукнуло сорок, стала для Татьяны Сергеевны смыслом существования. Ради неё старушка оставила родную деревню, где каждое околице дышало воспоминаниями о покойном муже, и перебралась в съёмную комнатушку. Квартиру на дочь оформили «для надёжности» — пенсионеры, мол, доверчивы. Бабушка не спорила: бумаги для неё значили меньше, чем вечерние сказки Свете.
— Бабуля, — вдруг прошептала девочка, цепляясь за её пальто, — мама с папой решили, что тебя поселят в специальный дом. Там бабушки играют в лото и пьют компот…
Воздух словно вырвали из лёгких. Татьяна Сергеевна остановилась, сжимая детскую ладонь:
— Какой… дом, солнышко?
— Ну, для старичков. Мама говорила, что тебе там спокойнее будет. Когда я в пятый класс перейду — тогда и отвезут…
Голос внучки звенел, как разбитый хрусталь. Старушка притворно рассмеялась, пряча дрожь в горле:
— Да я в санатории отдохну лучше! Вон, подруга Марфа Ивановна в Сочи ездит…
— Только не говори, что я рассказала! — Света прижалась к ней, испуганно оглядываясь. — Они ночью говорили, я в туалет шла…
Квартира встретила их тишиной. Татьяна Сергеевна, шатаясь, опустилась на тахту:
— Голова разболелась… Иди, переоденься, ладно?
Сердце колотилось, будто пытаясь вырваться из груди. Детские слова, как ножницы, разрезали душу на лоскуты. Через полгода старушка вернулась в рязанскую глухомань. Сейчас копит на крохотный дом — продаёт варенье на ярмарке, зашивает подушки на заказ. Соседи помогают дрова привезти, ночами же гложет обида:
— Сама дура, — ворчат знакомые. — Надо было с Олей поговорить!
Но Татьяна Сергеевна лишь качает головой:
— Дитя не соврёт. Раз молчит — значит, правда.
Дочь не звонит. Не приезжает. Старушка ждёт у печки, гладя кота Ваську, и шепчет в пустоту:
— Неужели вся любовь — три копейки да чужой порог?
Иногда берёт телефон — и кладёт обратно. Гордость — тяжёлый камень. А в окно стучат ветки старой яблони, будто спрашивают: стоило ли рвать сердце ради тех, кто даже не заметил его исчезновения?
