Кто такой ребёнок без корней? Никто. Призрак, случайно обретший плоть.
«Значит, ты всегда чувствовала себя призраком?» спросил Михаил, помешивая ложкой сахар в чашке с чаем.
Я взглянула на него единственного человека, знавшего всю правду. Того, кто помог её найти. Ту, что выносила меня под сердцем, а потом выбросила из своей жизни, как ненужный хлам.
Мой первый крик не тронул её. В памяти приёмных родителей осталась лишь записка, приколотая булавкой к потрёпанному одеялу: «Прости». Одно слово всё, что я получила в наследство от женщины, называвшей себя матерью.
Людмила Петровна и Геннадий Иванович пожилая пара без детей обнаружили меня ранним утром в ноябре. Открыли дверь и увидели свёрток. Живой, плачущий. Совести не хватило сдать в детдом, но и любви принять как родную.
«Ты живешь в нашем доме, Сашенька, но помни мы тебе не родня, а ты нам. Мы просто исполняем долг,» повторяла Людмила Петровна каждый год в день, когда нашла меня.
Их хрущёвка стала моей клеткой. Угол в коридоре с раскладушкой. Ела после них, доедая остывшие объедки. Одежда с барахолки всегда на вырост. «Носи, потом сойдёт,» говорила приёмная мать. Но когда вещи наконец становились впору, они уже расползались по швам.
В школе была изгоем. «Подкидыш», «бомжиха», «безродная» шептались за спиной.
Я не плакала. Зачем? Я копила. Злость. Решимость. Каждый толчок, каждая насмешка всё шло в топку.
В тринадцать начала подрабатывать раздавала листовки, выгуливала собак. Деньги прятала под половицей. Людмила Петровна нашла их, когда мыла пол.
«Воруешь?» спросила, сжимая мятые купюры. «Яблоко от яблони…»
«Это мои, заработанные,» ответила я.
Она швырнула деньги на стол.
«Тогда плати за проживание. Ты уже большая.»
В пятнадцать работала после уроков. В семнадцать уехала в университет в другой город.
С собой рюкзак и коробка с единственным доказательством моего прошлого фотографией из роддома, сделанной медсестрой перед тем, как неизвестная женщина забрала меня.
«Она тебя не любила, Саша,» сказала на прощание приёмная мать. «И мы тоже. Но мы хотя бы честные.»
В общаге жила в комнате на четверых. Питалась дошираком. Училась до потемнения в глазах только на пятёрки, только на стипендию.
Ночами работала в круглосуточном магазине. Сокурсники смеялись над потрёпанной одеждой. Я их не слышала. Слышала только: «Я найду её. Покажу, кого выбросила.»
Нет ничего страшнее чувства ненужности. Оно въедается под кожу, как ржавчина.
Я смотрела на Михаила, теребя золотую цепочку единственную роскошь, купленную после первого крупного заказа. Он знал всё. Он нашёл её. Он помог с планом.
«Ты понимаешь, это не принесёт тебе покоя?» спросил он.
«Мне не нужен покой,» ответила я. «Нужна точка.»
Жизнь непредсказуема. Иногда шанс приходит оттуда, откуда не ждёшь. На третьем курсе преподаватель дал задание разработать стратегию для косметического бренда.
Я просидела три дня без сна, вложив в работу всю ярость. Когда закончила, в аудитории повисла тишина.
Через неделю профессор ворвался в кабинет: «Саша, тебя ищут инвесторы из Сколково!»
Вместо гонорара предложили долю в стартапе. Подписала дрожащей рукой терять было нечего.
Через год проект взлетел. Моя доля превратилась в сумму, о которой не смела мечтать. Хватило на квартиру в центре Москвы.
В двадцать три я переехала, взяв только рюкзак и ту самую коробку. Ничего лишнего. Только отправная точка.
«Думала, успех сделает счастливой,» сказала я Михаилу в день нашей встречи на конференции. «А он лишь усилил одиночество.»
«У тебя призрак за плечом,» ответил он.
Так я рассказала ему свою историю. Михаил оказался частным детективом. Два года поисков. Сотни тупиков. Но он нашёл её.
Ирина Соколова. 47 лет. Живёт в развалюхе на окраине. Подрабатывает уборкой. «Детей нет» эта строчка в досье обожгла сильнее всего.
«Она ищет работу,» сказал Михаил. «Ты уверена?»
«Абсолютно.»
План был прост: Михаил от моего имени нанял её домработницей.
«У вас есть опыт?» спрашивал он на собеседовании.
«Да, она теребила потрёпанные рукава. Я очень аккуратная.»
«Хозяйка требовательна.»
«Мне очень нужна эта работа,» голос дрожал, как у загнанного зверька.
Когда она ушла, я взяла в руки её паспорт. Документ женщины, подарившей мне жизнь и отнявшей право на любовь.
Через неделю Ирина начала работать. Я наблюдала, как она моет мои полы, вытирает пыль с дорогих безделушек.
Оставляла щедрые чаевые не из жалости, а чтобы она возвращалась.
Два месяца. Восемь уборок. Мы почти не разговаривали. Но я видела, как она разглядывает мои фото на Красной площади, на конференциях.
Заметила ли она сходство?
«Ты затянула игру,» сказал Михаил.
Возможно. Но я не могла остановиться.
Перелом наступил, когда она взяла в руки мою фотографию в серебряной рамке.
«Нашли что-то знакомое?» спросила я, входя в кабинет.
Рамка дрогнула в её руках.
«Александра Геннадьевна… я просто протирала пыль.»
«У вас слёзы.»
«Это… от моющего средства.»
«Садитесь,» мой голос звучал ледяно.
Когда она опустилась на край стула, я положила перед ней ту самую детскую фотографию.
«Двадцать пять лет назад вы оставили ребёнка у чужих дверей. С запиской «Прости».»
Её лицо исказилось.
«Ты… не знаешь… Мне было восемнадцать. Родители выгнали. Я не знала, что делать…»
«И решили, что лучше избавиться?»
«Я думала, тебе будет лучше… что найдутся люди, которые…»
«Люди, которые не любили меня ни дня,» перебила я.
Она опустила голову.
«Я искала тебя… через год. Но мне сказали, что ничего не знают…»
«И вы сдались.»
Тишина.
«Уходите,» сказала я наконец
Меня бросила родная мать на пороге чужого дома. Через 25 лет она устроилась ко мне домработницей, не узнав в хозяйке покинутую дочь.