Меня унижали за «деревенщину», хотя сами из глухой провинции
Я выросла в маленьком селе под Белгородом. С детства знала цену труду, привыкла, что все достаётся потом и кровью. Мы не купались в богатстве, но жили честно. Именно тогда я полюбила землю не как тяжкую ношу, а как отраду для души. Мне нравилось копаться в грядках, растить овощи, собирать урож. Это успокаивало, возвращало к истокам. Поэтому, выйдя замуж, я твёрдо сказала: «Нам нужна дача. Нет денег будем копить».
Муж поначалу не разделял моего пыла, но, видя, как я счастлива с лопатой в руках, сдался. Купили скромный домик с участком под Орлом. Казалось бы, жизнь наладилась если бы не его родители. С первого дня они смотрели на меня с усмешкой. Особенно свекровь, Галина Степановна. Каждая встреча будто экзамен на «городскую состоятельность».
«Опять со своей картошкой? Прямо как баба из колхоза», бросала она, брезгливо морщась.
«Наш сын не для того в университете корпел, чтобы теперь в грязи возиться!»
А я молчала, сжимая кулаки. Не от стыда от непонимания. За что эта злоба? Я ведь не заставляю, а делюсь радостью. Это не рабство это жизнь, это счастье.
Терпела долго. Думала ну, городские, им не понять. Другие ценности. Пока случайно не узнала правду, от которой даже не обиделась, а рассмеялась.
Оказалось, его родители сами из глубинки. Мать из села под Брянском, отец из тульской глухомани. Даже их родители до сих пор там, в старых избах, с коровами да огородами. А они, перебравшись в город, вымарали это из памяти. Будто пятно на репутации.
И при этом она позволяла себе язвить: «Ты посмотри на свою квартиру будто в деревенской избе! Эти коврики, фотки в рамках У нас минимализм: голые стены, встроенные шкафы, никакого барахла».
А мне именно так и надо уют, память в каждой вещице. Пусть не по-гламурному, зато по-домашнему.
Молчала. Не упрекала. Но однажды, в сотый раз услышав «деревенщина», не сдержалась. Сидели на веранде, она опять скривилась на мой вишнёвый компот и пирог с ревенём:
«Фу, у тебя всё как в деревне!»
Я улыбнулась и тихо сказала:
«Знаете, гадку из избы вывезти можно, а избу из гадки нет. Только это не про меня. Это про вас, Галина Степановна.»
Она остолбенела. Веко дёрнулось. Попыталась фыркнуть:
«Это ты мне?»
«И вам, и себе. Я своей деревней горжусь. А вы её прячете. Вот и вся разница.»
После этого она притихла. Ни намёков, ни колкостей. Перестала называть меня колхозницей, больше не морщилась на мои соленья и варенья. Даже, кажется, прониклась уважением.
Я не злопамятна. Но до сих пор больно: меня унижали за то, что сами когда-то были. Разве корни это позор? Разве труд это низко?
Я женщина, которая любит землю. Не стыжусь своего села. Умею пахать, сажать, солить, варить. И ничуть не хуже тех, кто живёт в «стильных» бетонных коробках. Потому что там, где нет души нет и дома. А у меня он есть. И будет.
