Михаил замирает: изза берёзы на него печально смотрит собака, которую он узнаёт сразу. Пыль на просёлочной трассе поднимается медленно, будто сама не хочет дальше идти. Михаил выключает мотор у старого, перекошенного загона, но не спешит выходить из машинысидит, ощущая дрожи работающего двигателя.
Пятнадцать лет он уклоняется от этого места. И вот, наконец, приезжает. Зачем? Сам толком не понимает. Может, закрыть незаконченный разговор. Может, попросить прощения, хотя уже поздно надеяться.
Ну что, старый дурачок, бормочет он полголоса, доехал.
Он поворачивает ключ, мотор стихает. На него обрушивается глухая тишинадеревенская, пропитанная ароматом сухой травы и старыми воспоминаниями. Вдалеке отрывисто лает собака. Слышен скрип калитки. А он всё сидит, будто боится выйти наружу и встретиться лицом к лицу с прошлым.
В памяти всплывает образ: она стоит у той же калитки, машет ему. Он оборачивается лишь разодин рази видит, что она уже не машет, а лишь слегка наклоняет голову.
Я вернусь, крикнул он тогда.
Не вернулся.
Он выходит из машины, поправляет воротник, но колени подводят. «Смешно, думает он, шестьдесят лет прожил, а всё ещё боишься встретиться со своим прошлым».
Калитка больше не скрипитзначит, ктото смазал петли. Лада всегда жаловалась: «Скрипучие воротаэто как нервный тик. Купи уже масло, Миша». Он не купил.
Двор почти не изменился. Только яблоня постарела и согнулась к земле, а дом стал тише, будто поседел вдвое. На окнах новые занавески, не Лады, а чужие.
Он идёт по знакомой тропинке к кладбищу, где планирует произнести то, что так и не было сказано пятнадцать лет назад.
Останавливается, будто вкопанный.
Изза берёзы на него смотрит собака. Рыжая, с белой грудкой, с теми же внимательными глазами, которые он когдато называл «золотыми». Не просто похожаяэто та самая.
Шельма?… выдыхает он.
Собака не бросается к нему, не лает. Просто смотрит, тихо, выжидающе, будто спрашивая: «А ты где был всё это время? Мы ждали».
У Михаила перехватывает дыхание.
Шельма стоит неподвижно, но её глазате самые. Лада часто смеялась: «Шельма у нас психолог. Видит людей насквозь, в душу заглядывает».
Господи шепчет он. Как ты ещё жива?
Собаки ведь обычно недолговечны.
Шельма медленно поднимается, осторожно, как старушка, которой трудно шевелиться. Подходит, нюхает его руку, отводит голову. Не обижается. Просто проговаривает пособачьи: «Я тебя узнала. Но ты пришёл слишком поздно».
Ты помнишь меня, говорит Михаил, не задавая вопрос. Конечно, помнишь.
Шельма тихо скулит.
Прости меня, Лада, шепчет он, садясь у плиты. Прости за трусость, за то, что тогда убежал, за пустую карьеру, за бессмысленные поездки, за страх быть рядом.
Он долго говорит, сидя у холодной плиты, рассказывает о бесполезной работе, о женщинах, к которым не привязалось сердце, о том, как хотел набрать её номер, но всё откладывал. Не хватало времени, смелости, чувства, что её всё ещё ждут.
Собака идёт рядом, Шельма трусит позади, будто приняла его обратно в свой круг, не с радостью, но без вражды.
У дома хлопает дверь.
Вы кто? спрашивает строгий женский голос.
На крыльце стоит женщина лет сорока, тёмные волосы собраны в хвост. Лицо серьёзное, но глазакак у Лады.
Я Михаил, растерянно отвечает он. Раньше здесь
Я знаю, кто вы, перебивает она. Олеся. Дочь. Не узнаёте?
Олеся, дочь Лады от первого брака, смотрит на него так, будто каждое слово внутри неё пылает.
Она спускается, и Шельма сразу приближается к ней.
Полгода как мамы нет, говорит Олеся ровно. А вы где были? Когда она болела? Когда ждала? Когда верила?
Его будто ударили. Слова исчезают.
Я не знал.
Не знали? улыбается она. Письма ваша мама не выбросила. Всё хранила. Знала адреса. Найти вас было бы несложно. Но вы не искали.
Он молчит. Писал ей в первые годы, потом письма стали редкими, потом исчезли в работе, командировках, чужих жизнях. Лада растворилась, как утренний сон, в который уже не возвращаются.
Она болела? спрашивает он.
Нет. Просто сердце устало ждать.
Она произносит это спокойно, и от этого становится только хуже. Шельма тихо завывает. Михаил закрывает глаза.
Последнее, что мама сказала, добавляет Олеся, «Если Миша когданибудь вернётся, скажи, что я не злюсь. Я понимаю».
Она всегда всё понимала. А он никогда не учился понимать себя.
А Шельма? Почему она была на кладбище?
Олеся медленно выдыхает:
Она ходит туда каждый день, сидит рядом, ждёт.
За ужином молчат. Олеся рассказывает, что работает медсестрой, замужем, но живёт отдельно«жизнь не совпала». Детей нет. Есть Шельмаеё опора, память, связь с мамой.
Можно я останусь здесь пару дней? просит Михаил.
Олеся смотрит прямо.
А потом снова исчезнете?
Не знаю, отвечает честно. Сам не знаю.
Он остаётся не на день, а на неделю, потом на две. Олеся больше не спрашивает, когда он уедетвидно, он сам пока не знает.
Он ремонтирует забор, перекладывает доски, принёс воду из колодца. Тело ноет, но душа успокаивается, как будто наконец перестала сопротивляться.
Шельма принимает его понастоящему лишь через неделю. Подходит сама, ложится рядом, положив морду ему на ботинок. Олеся, увидев, говорит:
Она вас простила.
Михаил смотрит в окно: на собаку, на дерево, на дом, который всё ещё дышит теплом Лады.
А ты простишь? тихо спрашивает он у Олеси.
Она молчит, взвешивая каждое слово.
Я не мама, наконец произносит она. Мне труднее прощать. Но я постараюсь.
Шельма попрежнему просыпается раньше всех. Как только светлеет, она тихо уходит из двора, будто выполняет важное поручение. Михаил сначала не придаёт этому значения: «Собаки у них свои маршруты». Позже замечает, что она всегда идёт в одном и том же направлениик кладбищу.
Она ходит туда каждый день, объясняет Олеся. С тех пор, как не стало мамы. Приходит, ложится рядом и остаётся до вечера. Как караул памяти.
У пса память крепче, чем у человека. Люди могут подавлять боль, придумывать оправдания, привычки. Собаки нет. Они просто хранят, любят и ждут.
Утром того дня тучи низко нависают, будто собираются лечь на крыши. К полудню моросит, к вечеру разрывается гроза: ветер, ливень, гром. Струи бьют в окна, берёзы сгибаются, будто прячутся.
Шельмы всё ещё нет, тревожно замечает Олеся, выглядывая в темноту. Она всегда возвращается к ужину. Сейчас уже девятый день.
Михаил смотрит туда же. Дождь заливает всё: дорогу, землю, воздух. Только редкие вспышки молний позволяют разглядеть контуры деревьев.
Может, она гдето спряталась, говорит он, но голос дрожит.
Она же старая, Олеся сжимает подоконник. В такую погоду боюсь, что с ней чтото случится.
У тебя есть зонт?
Конечно, удивлённо поднимает брови. Вы хотите идти сейчас?
Михаил уже натягивает куртку.
Если она там, не уйдёт. Будет лежать, пока дождь не кончится. А в её возрасте мокнуть всю ночь это
Он не заканчивает, но Олеся понимает. Слов не нужно. Она молча передаёт ему фонарик и лёгкий голубой зонт с ромашкамивесёлый, но прочный.
Дорога к кладбищу превращается в грязевой поток. Фонарик едва пробивает стену дождя. Зонт выворачивает ветер каждые несколько шагов. Михаил скользит, ругается про себя, но идёт.
Чёрт бы побрал, думает он, шестьдесят лет, суставы скрипят, как старая дверь. Но всё равно иду. Потому что должен.
Калитка на кладбище хлопает от ветра, щеколда отлетаёт. Михаил шагает внутрь, светя землю под ногами, и видит её.
Шельма лежит у могилы, прислонившись к деревянному кресту. Вся промокшая, тяжело дышащая, но не уходит. Не поднимает головы, пока он не подходит ближе.
Эй, девчонка он опускается на колени в грязи. Что с тобой?
Она наконец смотрит на него, тихо, уставшая, будто шепчет: «Не могу оставить её одну. Я помню».
Мамы нет, говорит он, едва сдерживая голос. Но ты осталась. Я остался. Мы теперь рядом. Вместе.
Он снимает куртку, заворачивает Шельму, осторожно поднимает её на руки. Она не сопротивляетсяв её теле уже нет сил, в его тоже, но сейчас это не важно.
Прости, Лада, шепчет он в холодную ночь. Прости, что вернулся слишком поздно. И еёза то, что не смог разлюбить.
Дождь прекращается только к утру. Михаил всю ночь сидит у печки, держит Шельму, укрытую курткой, гладит её, уговаривает, шепчет бессмысленное, как с больным ребёнком. Олеся приносит молоко; пёсик чутьчуть попивает.
Она больна? спрашивает Олеся.
Нет качает головой Михаил. Просто устала.
Шельма живёт ещё две недели. Тихо, спокойно, не отходя дальше метра от Михаила, будто охраняет последние мгновения.
Он наблюдает, как её движения замедляются, глаза всё чаще закрываются. Страха неттолько смирение и странная благодарность, будто она знает: теперь может уйти спокойно.
Шельма уходит на рассвете. Лёжа у крыльца, кладёт голову на лапы и засыпает. Михаил находит её с первыми лучами.
Погребают её рядом с Ладой. Олеся сразу соглашаетсяговорит, что мать бы улыбнулась такой встрече.
Вечером она протягивает ему связку ключей.
Мне кажется, мама хотела бы, чтобы вы остались здесь, не уезжали.
Михаил долго смотрит на метал, потемневший от времени. Тот же ключ, который когдато лежал в его кармане, прежде чем он уехал и оставил всё позади.
А ты? спрашивает он тихо. Хочешь, чтобы я остался?
Олеся выдыхает, в этом выдохе звучат годы, которые они оба недолюбили.
Я да. Кивает. Хочу. Дом не должен стоять пустым. И мне нужен отец.
Отецслово, которого он боялся всю жизнь. Не потому, что не хотел, а потому, что не умел. Но пока человек жив, никогда не поздно учиться.
Хорошо, говорит он. Останусь.
Через месяц квартира в Москве продаётся, а Михаил окончательно переезжает в деревню. Сажает грядки, ремонтирует крышу, красят стены. Тишина больше не давит, она как дыхание земли.
Он ходит к кладбищу, разговаривает с Ладой и Шельмой, рассказывает им о дне, о погоде, о том, что посадил, о людях, которых встретил в селе.
И иногда кажется, что они слушают. От этой мысли становится так спокойно, как не было давно.
