Когда-то в тихом городке под Рязанью, где старые дома прячутся в тени вишнёвых садов, моя жизнь в тридцать два года стала бесконечным служением свекрови. Зовут меня Татьяна, а мужа — Владимиром, и живём мы этажом выше его матери, Веры Степановны. Миску щей для неё мне не жаль, и пусть смотрит наш телевизор хоть до рассвета, но её ежедневные визиты, затягивающиеся за полночь, лишают меня последних сил. Я на краю, и не знаю, как положить этому конец, не ранив мужа.
**Семья, в которую я попала**
Владимир — моя первая любовь ещё со студенческой скамьи. Он душевный, работящий, трудится слесарем, и с ним я всегда чувствовала себя под защитой. Со дня нашей свадьбы прошло четыре года, и я готова была принять его родню. Вера Степановна, его мать, поначалу казалась одинокой вдовой, живущей ради сына. Когда мы перебрались в квартиру над её жильём, я думала, это облегчит быт: вот она, под боком, поможет, если что. Вместо помощи получила ежедневное нашествие, от которого нет спасения.
Наша двухлетняя дочь Анечка — свет в окошке. Я подрабатываю счетоводом, чтобы больше быть с ней. Володя часто задерживается на работе, и я всё тяну одна. Но Вера Степановна превратила наш дом в своё второе пристанище. Каждый день без спроса она является, и её визиты — не просто чаепитие, а настоящая осада.
**Свекровь, которая не уходит**
Начинается утро. Я варю обед — и тут стук в дверь. «Танюша, я на минуточку!» — говорит Вера Степановна, но через пять минут уже усаживается за стол, ожидая тарелку щей. Я не скупа, пусть ест на здоровье. Но после обеда она не торопится уходить. Включает наш телевизор, смотрит сериалы, громко обсуждая сюжет. Анечка крутится под ногами, я пытаюсь убраться или поработать, а свекровь словно не замечает, что мешает.
К полуночи, когда я уже валюсь с ног, она наконец спускается к себе. Но и это не конец — может вернуться за «забытой» вещью или позвонить Володе, жалуясь на сердце. Её присутствие — как назойливый шум, который не выключить. Она критикует всё: как я стряпаю, как одеваю Анечку, как веду дом. «Таня, в наше время дети не баловались!» — говорит она, а я молчу, хотя внутри всё клокочет.
**Молчание мужа**
Я пробовала говорить с Владимиром. После особенно долгого визита, когда свекровь засиделась до часа ночи, я сказала: «Володенька, я измотана, мне нужно хоть немного простора». Он вздохнул: «Мама же одна, ей одиноко. Потерпи». Потерпи? Я терплю изо дня в день, но моё терпение лопнуло. Владимир любит мать, и я понимаю, но почему я должна жертвовать своим покоем? Его молчание делает меня чужой в собственном доме.
Анечка уже привыкла, что бабушка всегда тут, но я вижу, как её режим рушится из-за этих набегов. Я хочу, чтобы мой дом был моим, чтобы я могла отдыхать, играть с дочкой, быть с мужем без лишних глаз. Но Вера Степановна, кажется, уверена, что имеет право на наше пространство. Её квартира внизу, в двух шагах, но ей милее наш диван, наш телевизор, наша жизнь.
**Последняя капля**
Вчера было хуже обычного. Я готовила ужин, Анечка капризничала, а Вера Степановна включила телевизор на полную громкость. Я попросила убавить — она отмахнулась: «Таня, не ворчи, я тебе не мешаю». Не мешает? Я едва сдержала слёзы. Когда вернулся Владимир, она пожаловалась, что я «не по-родственному» веду себя. Он промолчал, и я поняла: если я не очерчу границы, так будет всегда.
Я решила поговорить с Володей по-настоящему. Сказать, что его мать может приходить, но не ежедневно и не до ночи. Может, предложить ейМожет, предложить ей приходить по воскресеньям да к обеду, а в остальные дни пусть живёт своей жизнью, иначе я сама начну спускаться к ней с Анечкой — и надолго.
