Мне 47. Я больше не выдерживаю этот брак — мечтаю о разводе, но не решаюсь начать.
Меня зовут Дмитрий Волков. Прожили с супругой два десятилетия — срок, достаточный, чтобы сродниться душами. Но оказалось, мы лишь играли в семью. Притворяться, будто между нами осталось хоть что-то, больше нет сил. Усталость въелась в кости — от бессонных ночей с давящей тяжестью под рёбрами до горького кома в горле при виде родного подъезда.
Поженились молодыми: мне двадцать шесть, ей — двадцать три. Обычная история: ипотека от Сбербанка, скандалы из-за треснувшей чашки, мечты о даче. Сын Артём появился через четыре года. Ради него и терпели. Сейчас ему двадцать — учится в МГУ, даже не подозревая, какой ценой даётся ему эта «полная семья».
Сначала было иначе. Говорила, что не готова к детям, пока я «не встану на ноги». Работал тогда слесарем на заводе — зарплата 75 тысяч, хватало на еду и платежи. Жили скромно, но я не роптал. Пока не осознал: её раздражает моё существование. Увлеклась передачами вроде «Пусть говорят» — и начала примерять роль телеведущей в нашей квартире.
Критиковала всё: мой говор с волжским акцентом, привычку сутулиться за столом, даже то, как я чищу картошку. Особенно при гостях. Раньше редко общались с соседями, но когда в дом заселились молодые пары из Питера, всё вскрылось. Смотрю на других — шутят, поддерживают, спорят без злобы. А моя Людмила… При всех может рявкнуть: «Ну что ты копаешься, как баба на базаре!» Утверждает, будто сына «подняла одна», хотя ипотеку за трёхкомнатную в Химках десять лет гасил я.
Доверие не убивает ложь — его добивает равнодушие. Спим, отвернувшись друг от друга, как чужие псы на морозе. Её дыхание, запах духов «Красная Москва», смех в телефон — всё стало невыносимым. После смены часами брожу по парку, лишь бы не видеть её лица.
Каждая размолвка — судилище. Виновен всегда я. Её коронная фраза: «Лучшие годы отдала тебе, неудачнику!» звучит, как приговор. Но если я так ужасен — зачем держит возле себя? Зачем хранит фото со свадьбы в деревенском клубе?
Иногда наблюдаю за женщинами в метро — смеются, гладят мужей по руке, шепчут что-то ласковое. Не ищу измены — просто тоскую по человечности. Может, она всегда была такой? Или это я сломал что-то в ней, годами молча глотая обиды?
Уже не помню, люблю ли. Иногда ловлю себя на мысли, что жалуюсь вслух на её храп — а в ответ тишина. И понимаю: мы умерли друг для друга давно. Просто трупы ещё дышат.
Хочу свободы. Но страшит мысль: а что, если одиночество окажется страшнее? Сын отвернётся, друзья засплетничают, в пустой квартире завывет тоска. Хотя разве сейчас не одинок? Просто рядом дышит незнакомка, давно забывшая моё имя.
