Мне шестьдесят восемь. Одна. Попросила детей забрать меня к себе — в ответ услышала вежливое «нет».
Я вдова. Уже давно. Муж ушёл тихо, как засыпает зимний лес — без шума, без слов. Теперь живу будто в подвешенном состоянии: дни плывут, как облака над Новосибирском, лица стираются, будто старые фотографии, а события не оставляют следов. Работаю не ради рублей — просто чтобы хоть на пару часов забыть, как гулко раздаются шаги в моей двушке на окраине Екатеринбурга.
Не жалуюсь. Просто факт. У меня нет увлечений, мечт, стремлений. Всё, что было важным, осталось там — за толстой дверью прошлого. Теперь я не ищу, не жду, не верю. Возраст? Нет. Хуже — одиночество, которое въелось в стены, как запах затхлых книг: незаметно, но навсегда.
Решилась. Предложила сыну с семьёй переехать ко мне. У него трое ребятишек, живут в тесной трёшке, а у меня — свободная комната, старый сервант с детскими книжками, место для игрушек. Логично? Казалось бы.
Сын выслушал молча. А потом позвонила невестка. Голос — будто из морозного утра:
— Вы понимаете, Алла Николаевна, у нас свой уклад. Дети привыкли к своей комнате. Да и вообще, под одной крышей… Это сложно.
Я всё поняла. Я — лишняя. Старуха, которой нужно уступать, которую терпят. А ведь просила-то немного — просто быть рядом.
Дочь… С ней я бы пожила. Но у неё своя жизнь, муж, дела. Она не скажет прямо, что я мешаю, но взгляд зятя, когда я задерживаюсь на кухне, красноречивее слов. Добрая она, конечно: нальёт чаю, пирожком угостит, выслушает. Но каждый раз, уходя, чувствую — возвращаться в пустоту всё тяжелее.
Говорят, я ещё молода. Что можно записаться в кружок, поехать в музей, заняться дыхательной гимнастикой. «Ты просто отгородилась от людей», — вздыхает дочь.
— Мам, тебе правда будет лучше с нами? — спрашивает она. — Ты же не сможешь расслабиться, будешь чувствовать себя гостьей.
— Найди себе занятие, — советует сын. — Библиотеку, бассейн. Сейчас столько возможностей…
А я молчу. Как объяснить, что мне не нужны мастер-классы по декупажу? Что хочется просто услышать утром детский смех, поставить на стол лишнюю чашку, знать, что за стеной кто-то есть.
«Может, ещё встретишь любовь», — говорят. Смешно. С моими морщинами, седыми волосами, с памятью, где будущее уже не помещается?
Да, я живу. Но как-то мимо. Мимо семейных ужинов, мимо разговоров, мимо жизни, которая когда-то кипела на моей кухне. Теперь только тишина. И я.
Не жду жалости. Просто не понимаю: почему я стала чужой для тех, ради кого не спала ночами, кого растила, лечила, провожала в школу? Почему в их домах нет для меня места? Я не прохожая. Я — мать. Бабушка. Своя.
Разве быть нужной — привилегия, которую нужно заслужить молодостью?
Не знаю, как их уговорить. Может, и не надо. Может, гордость велит сказать: «Живи одна, никого не обременяй». Но сердце не знает гордости — оно просто ждёт. Хоть крикнуть в пустоту: «Ну возьмите меня… хоть на краешек вашей жизни».
И продолжает верить — по-стариковски, наивно — что однажды раздастся звонок, и услышу:
— Мама, мы передумали. Переезжай. Без тебя пусто.
