Моя терпеливость иссякла: почему дочь жены навсегда закрыта от нашего дома
Я, Иван, человек, который два мучительных года пытался хотя бы слегка наладить контакт с дочерью жены от её первого брака, наконец достиг предела. Этим летом она пересекла все мыслимые границы, и моя долгое время сдерживаемая отстранённость взорвалась бурей гнева и боли. Я готов рассказать эту душераздирающую историю трагедию предательства и ярости, закончившуюся тем, что двери нашего дома навсегда захлопнулись перед ней.
Когда я встретил свою жену Марину, она нёсла с собой обломки разрушенного прошлого провальный брак и шестнадцатилетнюю дочь Алёну. Их развод произошёл девять лет назад. Любовь вспыхнула, как молния: короткое, страстное сознанье, после чего мы бросились в свадьбу. В первый год совместной жизни мне даже в голову не приходило дружить с её дочерью. Зачем мне вмешиваться в жизнь чужого подростка, который с первого взгляда воспринимал меня как захватчика, пришедшего грабить её царство?
Враждебность Алёны была очевидна с самого начала. Её бабушка и дед, а также отец заполнили её сердце горечью. Они уверяли её, что новая семья матери положит конец её привилегированному миру её единственной власти над любовью и благополучием. И они были отчасти правы. После нашей свадьбы я заставил Марину вести откровенный, почти болезненный разговор. Я был в ярости: она почти отдавала весь свой доход на ненасытные желания Алёны. Марина имела хорошо оплачиваемую работу, регулярно выплачивала алименты, но вдобавок баловала дочь дорогими ноутбуками, модными куртками и прочими безделушками, которые растягивали наш месячный бюджет. Наша небольшая семья, живущая в скромном доме в Подольске, оставалась с крошечными остатками.
После горячих ссор, от которых дрожали стены, мы пришли к шаткому компромиссу: финансовый поток к Алёне сократился до самого необходимого алименты, подарки к праздникам и редкие поездки. Но безумные траты, как я думал, окончились.
Всё изменилось, когда родился наш сын, маленький Дмитрий. Во мне вспыхнула нежная надежда: дети смогут стать ближе, как братья и сёстры, расти в радости и доверии. Но я знал, что это иллюзия. Разница в возрасте была огромна семнадцать лет и Алёна отказывалась принимать Дмитрия с первого взгляда. Для неё он стал живым ударом в лицо, доказательством того, что мать теперь делит свою заботу. Я пытался убедить Марину в разумности, но она была одержима идеей гармоничной семьи. Она клялась, что оба ребёнка должны значить ей одинаково, что она любит их одинаково. Я уступил. Когда Дмитрию исполнился тринадцать месяцев, Алёна начала «бывать» в нашем уютном доме у Твери, якобы «играть» с маленьким братом.
С тех пор мне пришлось сталкиваться с ней. Игнорировать её было невозможно! Но между нами никогда не вспыхнула искра тепла. Алёна, подпитываемая ядовитыми словами отца и бабушек, встречала меня холодом, способным растопить лёд. Каждый её взгляд был обвинением, будто я украл у неё мать и жизнь.
Потом начались коварные издёвки. Она «случайно» уронула мой стакан с бритвенной водой, разбив его и заполнив ванную резким запахом. Забыла добавить горсть перца в мой суп, превратив его в едкую кашу. Однажды она оттерлась грязными руками о мой любимый кожаный плащ, висевший в коридоре, и ухмыльнулась. Я пожаловался Марине, но она отмахнулась: «Это мелочи, Иван, не делай из этого драму».
Кульминация пришла этим летом. Марина взяла Алёну к себе на неделю, пока её отец отдыхал в Сибири. Мы жили в нашем убежище недалеко от Коломны, и я заметил, что Дмитрий стал беспокойным, плачет от малейших вещей. Сначала я списал это на жару или прореживание зубов пока не увидел ужасную правду.
Однажды вечером я пробрался в комнату Дмитрия и замер в шоке. Алёна стояла рядом и сжимала его хрупкие ножки. Он всхлипывал, а она ухмылялась, будто ничего не случилось. Я вспомнил ту синеватую синюю пятну, которую замечал на его теле, списывая её на энергичные игры. Теперь всё сложилось в картину: её полные ненависти руки оставляли следы на моём сыне.
Во мне вспыхнула волна ярости, словно пожар, который я едва успевал сдержать. Алёна почти восемнадцать уже не ребёнок, не знающий, что делает. Я закричал на неё, голос мой отозвался громом, дрожа стенами дома. Вместо раскаяния она бросила в меня крик ненависти, желая, чтобы мы все погибли. Затем она крикнула, что всё её имущество и деньги снова принадлежат ей. Я сдержал руку от того, чтобы ударить её может, потому что держал Дмитрия на руках, качал его, пока его слёзы промокали мою рубашку.
Марина в тот момент была в магазине. Вернувшись, я рассказал ей всё в деталях. Как и ожидалось, Алёна превратила всё в спектакль, громко плача и клянясь в невиновности. Марина поверила ей, встал на мою сторону, обвинив меня в преувеличении, в том, что гнев ослепил меня. Я не стал спорить. Я лишь выдал ультиматум: это был её последний визит. Я схватил Дмитрия, собрал чемодан и уехал на несколько дней к другу в Новосибирск, чтобы успокоить внутренний пожар, прежде чем он поглотит меня.
Вернувшись, меня встретила обиженная Марина. Она утверждала, что я несправедлив, что Алёна плакала от горечи и клялась в своей невиновности. Я молчал. У меня не было сил оправдываться или вести сцену. Моё решение было твёрдым, как скала: Алёна больше не войдёт в наш дом. Если Марина видит иначе, ей придётся выбирать дочь или нашу семью. Безопасность и покой Дмитрия мой священный обет.
Я не отступлю. Марина должна решить, что ценнее: слёзы Алёны или жизнь, которую мы построили с Дмитрием. Мне надоел этот кошмар. Дом должен быть укрытием, а не полем битвы, пропитанным злобой и коварством. Если придётся, я пойду до развода, не задумываясь. Мой сын не будет страдать от чужой вражды. Никогда больше. Алёна изгнана из нашей жизни, а ворота заперты стальной решимостью.
