Мой сын попал под каблук. Эта женщина вертит им, как хочет, а я боюсь и слова лишнего сказать — горько видеть, как родной ребёнок становится чужим.
В день, когда Сашка женился, я почти ничего не знала о своей будущей снохе. Они познакомились всего две недели назад, и первое впечатление было тревожным. Губы, будто уколотые шприцем, кричащий макияж, платье, оставляющее мало для воображения — всё это говорило не о скромности, а о лени. О том, что она привыкла брать, но не отдавать.
Её родителей я увидела прямо у ЗАГСа. Говорили слащаво, приехали на дорогой иномарке, но позже выяснилось — машина арендованная, такси им показалось недостаточно солидным. Мы с мужем переглянулись: стало ясно, что щедрости от них ждать не стоит. Свадьбу, кстати, оплатили мы. Полностью.
Мы переехали в город незадолго до рождения Саши. Он рос чувствительным, нежным мальчиком. Писал стихи, расстраивался из-за пустяков. Может, в деревне из него вышел бы крепкий мужик, но городская жизнь сделала его ранимым. До двадцати шести у него было всего три девушки, да и те мелькали лишь в обрывках телефонных разговоров. Душу он никогда не раскрывал.
Жил как все: иногда приходил навеселе, пахло табаком, но потом вроде завязал. После свадьбы они остались жить у нас. У нас трёшка, мы с мужем потеснились в маленькой комнате, а молодым отдали большую. Не жалко — лишь бы жили дружно. Но покоя не было. Постоянные ссоры. Вернее, один голос — визгливый, капризный. Это была она — Алина.
Что дали её родители — не знаю. Мы вручили конверт с приличной суммой. Родня, как потом узнала, тоже не поскупилась. Но благодарности я так и не дождалась.
Алина почти не выходила из комнаты. Питалась только доставкой. Работала мастером маникюра в салоне и дома пальцем не шевелила. Домашние дела были «не её». Мой сын ел то, что сам купит, или доедал наше — молча, потупив взгляд. Ему было стыдно. Это была не любовь — это было рабство.
Потом они съехали. Сняли квартиру рядом с её салоном. И вот она — «великодушная» — впервые за полгода села с нами за стол, выпила чаю, отломила кусок пирога. Я даже удивилась — разве не на диете? Когда она садилась в машину, я поймала её взгляд — холодный, презрительный. Или показалось. Но это чувство — как нож под ребро. Оно не проходит.
А вчера я зашла к ним в гости. Алина, конечно, была на работе. Сашка встретил меня усталый, понурый. Чай налил — говорит, только с работы, дома еды нет. Хорошо, что принесла полную сумку продуктов — хоть холодильник заполнится.
Оказалось, теперь он ездит на работу на автобусе. Машину оставили Алине — «её клиенты, как же она без машины?» До салона, между прочим, пять минут пешком. Но ей тяжело, ей неудобно. А он — и в дождь, и в мороз. Потому что так удобно ей.
И потом он проболтался — у него кредиты. Не один. Один из них — на поездку в Турцию. Но не для них двоих. Для неё. Она «устала» и улетела отдыхать с подругой. Я не стала спрашивать, кто эта «подруга». Видела, как он сжимается от таких вопросов. Видела, как молча глотает обиду.
Я пришла домой и разрыдалась. Рассказала всё мужу. Он только махнул рукой: «Я с самого начала знал, чем кончится». А мне не всё равно. Я мать. Не для этого я рожала и растила сына, чтобы он превратился в приложение к чужой женщине.
Теперь я даже не решаюсь сказать лишнего. Боюсь, Алина устроит скандал. А я — что потеряю сына навсегда. Мне больно. Я чувствую себя бессильной. Где я упустила момент? Почему не научила его быть мужчиной? Почему мой сын — подкаблучник?
И самое страшное — я ничего не могу изменить. Только смотреть, как мой мальчик растворяется в чужой тени, и ждать. Ждать, когда он сам поймёт, что живёт не своей жизнью. Только бы не слишком поздно.
