Говори, что хочешь, но если скажешь хоть слово о моей маме, которое мне не понравится, ты сразу вылезешь из квартиры! Я не буду ходить по цыпочкам, дорогой!
Игорь, простите меня, пожалуйста, если я мешаю, тихо, почти извиняясь произнесла Татьяна Евгеньевна, стоя в проёме кухни. Её сухие, пятнистые от краски руки нервно сжали друг друга. Дверь в мою комнату скрипит так, будто в ней живут привидения. Встал ночью попить воды, чуть не подпрыгнул от шума. Не могли бы вы смазать петли, когда будет время? Если это не слишком к себе конечно.
Игорь не отрывал взгляд от телефона. Он растянулся на диванекровати, лениво листал ленту новостей большим пальцем. На просьбу тещи он выдавал гортанный звук что-то между «угу» и «отвали». Этого было достаточно, чтобы Татьяна Евгеньевна знала: её слышат; она сразу же отскочила в комнату, захлопнула дверь, а петли выдали протяжный скрип.
Юлия, в тот момент стирающая столешницу, напряглась. В квартире, где уже и так было тесно, атмосфера стала ещё тяжелее, будто часть воздуха выкачали. Всю неделю, пока мать её гостила, Игорь выглядел, словно под окном у него постоянно работает отбойный молоток. Он не устраивал громкие ссоры, но излучал молчаливое, липкое раздражение. Всё его бесило: шуршание газеты, которую мать читала по вечерам, едва заметный аромат корвалола в коридоре, её длительные утренние визиты в ванную. Он молчал, но молчание звучало громче крика.
Он бросил телефон на диван со звуком, будто уронен камень.
Твоя старушка теперь будет указывать, как жить в этом доме, пробормотал он, но так, чтобы в голосе прозвучала горечь, от которой Юлия вздрогнула. Он уставился в стену, будто разговаривая с невидимым союзником.
Она просто спросила, Игорь, попыталась Юлия сохранить спокойствие, отложив тряпку и повернувшись к нему. Дверь действительно так скрипит, что будит ночью. Я хотела спросить сама, но забыла.
«Она просто спросила», эхом повторил он, улыбаясь кисло. Конечно, она же у нас как в спаотеле: пришла, растянулась, а теперь нам указывют, что делать. Смазать дверь а потом что? Убавить громкость телевизора, когда она отдохнёт? Ходить на цыпочках?
Татьяна Евгеньевна вела себя тихо, как мышь. Выходила из комнаты лишь поесть или в поликлинику. Большую часть времени сидела в комнате, чтобы, Боженька, не тревожить «молодёжь». Боялась быть обузой, и её каждое движение, каждое слово говорило об этом.
Пожалуйста, хватит, сказал Игорь, не отрываясь от телефона. Она у нас на неделю, на обследования. Это же не навсегда.
В наш путь? крикнула Юлия, глядя в его глаза, где блеснула холодная, застывшая раздражённость. Я же тебе говорю, что меня достаёт её присутствие!
«Это я, а не она, меня зажирает! Не могу расслабиться в своём доме! Всё время кажется, будто за стеной ктото шепчет, чего ты хочешь! Весь этот запах лекарств, постоянный неодобрительный взгляд Ничего ей не подходит», ворчал Игорь, вставая, направляясь на кухню, открывая холодильник и глядя в него пустым взглядом, а затем хлопая дверцей.
Вот так, пробормотал он, доставая наушники и втыкая их в уши, и пусть дверь скрипит дальше. Может, тогда она выйдет из своей норки поменьше.
Он упал обратно на диван, погрузившись в телефон. Юлия осталась одна на кухне, а из коридора послышался знакомый скрип мать шла в ванную. Этот звук резонировал в её ушах хуже любой обиды.
Вечером всё превратилось в густой, чёрный желеобразный мрак. Ужин прошёл почти в молчании, лишь звон вилок слегка нарушал тишину. Татьяна Евгеньевна ела крупу и куриный котлет, глотая их с чувством вины, а потом почти бросилась обратно в комнату. Дверь вновь скрипнула, словно последний аккорд похоронной марши. Юлия и Игорь остались одни за столом. Он жевал с преувеличенной аппетитностью, показывая, что его ничто не тревожит. Она просто щипала остывший котлет.
Игорь, нам нужно поговорить, сказала Юлия, откладывая вилку, голосом почти умоляющим.
О чём? не отрываясь от еды. Я же всё объяснил сегодня. Моё положение не изменилось.
Твоё положение? с усмешкой, почти горькой. Твоё положение это изнурять старушку молчанием и пассивной агрессией, которая пришла к нам из нужды? Это не позиция, Игорь, а мелочность.
Он бросил вилку на тарелку, и звук раздался громко и уродливо.
Мелочность? Мелочность это тянуть её сюда на неделю и делать вид, что ничего не происходит! Она ходит с таким видом, будто мы ей чтото должны! Сегодня дверь, а завтра будет жаловаться, что я слишком громко дышу. Это никогда не кончится!
Она даже не сказала ни слова! Боится выйти из комнаты!
Именно! Всё делает в тишине! Это хуже! Смотрит на меня как на мусор, стоящий у неё на пути! Это её фирменный ход я могу его почувствовать за милю. Всегда жалуется, всегда жертва, заставляющая всех чувствовать вину. Моя мать та же. Одинводин. И, знаешь, Юлия, яблоко падает недалеко от дерева
Он не закончил фразу. Юлия встала медленно, и в её лице появился такой холодный, острый взгляд, что Игорь замолчал посреди предложения. Тепло ушло из её глаз, оставив два тёмных, непроницаемых колодца. Спокойствие, которое она так бережно поддерживала, рассыпалось в прах, а на его месте появилось нечто холодное, острое и опасное.
Что ты сказал? прошептала она, голосом тихим, но страшнее крика.
Игорь ухмыльнулся, хотя внутри его охватил леденящий холод. Он решил, что пробил её защиту и сейчас будет добивать.
Именно то, что сказал. Ты становишься её точной копией, тем же постоянным недовольством, под видом
Он снова не досказал. Юлия сделала шаг, обойдя стол, и встала прямо перед ним, так близко, что он увидел небольшую шрамку над бровью. Её лицо было как мраморная маска.
Плохай свою маму сколько хочешь, но если ещё раз скажешь слово про мою маму, которое мне не понравится, ты вылезаешь из моей квартиры прямо сейчас. Я не буду ходить по церемониям, дорогой.
Она наклонилась ещё ближе, её глаза пронзали его.
Ты живёшь здесь. В МОЁЙ квартире. Ты ешь еду, которую я готовлю. Ты спишь в кровати, которую я купила. До сих пор я считала тебя мужем. Сейчас ты просто жилец, забывший своё место. Так что запомни: ещё одно коварное слово и твои вещи окажутся в лестничной клетке. Понял?
Игорь стоял, не в силах вымолвить ни слова. Его мозг отказался принимать происходящее. Женщина, которой минуту назад он просил о тишине, превратилась в незнакомку безжалостную, объявившую условия его дальнейшего существования. Он отшатнулся, пока спина не уперлась в стену. Власть в этом доме сменилась навсегда.
Он не ответил. Не мог бы он. Слова, бросившиеся в его лицо, были не просто угрозой, а фактом, холодным приговором. Весь его показной статус, весь его мнимый авторитет, растаяли, как дешёвая позолота, оставив лишь смущённого, униженного мужчину. Он посмотрел на Юлию, но в её глазах не было ни гнева, ни обиды, ни даже ненависти. Туда лишь пустота, холодная, как зимний мороз, отгоняющая его из её жизни.
Юлия, не взглянув на него, отвернулась, подошла к столу, безмолвно собрав посуду и отнёс её к раковине. Она включила воду, парилась на грязных тарелках, отжимала губку с моющим средством, и обычный звук мытья стал оглушительным в новой тишине. Это был сигнал, что всё закончилось, разговор окончен, жизнь будет продолжаться поеё правилам.
Игорь сидел, глядя на спину жены, чувствуя, как его самолюбие раздавилось о кухонный linoleum. Он думал, что эта квартира его, хотя получала её от бабушки Юлии. Оказалось, он всего лишь гость.
Юлия поставила чистую посуду в сушилку, высушила руки и прошла мимо него, направившись в спальню. Через пару минут она вернулась с пледом и подушкой, бросила их на диван, будто расстелила место для собаки, и снова закрыла дверь, щелкнув замок, как выстрел в тишине квартиры.
Ночь тянулась долго. Игорь не спал, лежа на чужом диване, глядя в потолок. Стыд жёг его, как холодный огонь, не давая уснуть. Он пережёвывал её слова, её холодный взгляд, её безмолвную жестокость.
Утро принесло новое безмолвие, полное пренебрежения. Юлия вышла из спальни в готовой к выходу одежде, пошла на кухню, включила чайник, взяла йогурт и творог. Она двигалась по своей территории уверенно. Игорь, ощущая себя смутно, встал, надеясь на чашку кофе, чтобы вернуть хоть часть нормальности.
Юлия наливала кипяток в две чашки, в одну положила ромашковый пакетик, в другую ложку сахара. Затем без единого слова пронесла их в комнату тещи. Дверь закрылась без скрипа она, видимо, удерживала её, чтобы не нарушать покой. Игорь остался у пустого стола, без кофе, словно часть декора.
Через десять минут Юлия вернулась с мамой. Татьяна Евгеньевна выглядела бледной, будто не спала всю ночь, глаза её устремились в пол.
Мамочка, готова? Пойдём в поликлинику, ровным голосом сказала Юлия, будто Игоря в комнате и не было.
Они оделись в коридоре; Юлия помогла маме застегнуть пальто и поправить шарф. Эта тихая, нежная забота была ещё одним ударом в сердце Игоря. Когда они вышли, дверь за ними хлопнула, оставив Игоря одного в глушащей тишине. Он медленно подошёл к кухне и посмотрел на дверь тёщиной комнаты, где всё началось. Внутри чтото злобное шевелилось в его душе, обещая, что это ещё не конец.
Около полудня они вернулись, уставшие и молчаливые. Игорь услышал, как ключ повернулся в замке, и напрягся на диване. День прошёл в этой квартире, превратившейся в пытку. Каждый предмет мебели, казалось, насмехался над ним, напоминая о его пониженном статусе. Он не включал телевизор и не слушал музыку, просто сидел, подпитывая гнев, пока не чувствовал, что взрыв неизбежен.
Юлия и Татьяна Евгеньевна вошли, принёсши с собой лёгкий запах стерильности из поликлиники. Юлия бросила сумку в кухню, а тёща, медленно, с осторожностью, сняла пальто в коридоре. Увидев Игоря, её лицо вспыхнуло страхом, и она быстро отвернулась, пытаясь скрыться в своей комнате.
Мамочка, давай обед бросила Юлия, будто Игоря не существовало.
Обед, как и ужин прошлой ночи, прошёл в гнетущей тишине. Юлия поставила миски с супом на стол: себе, маме и, после короткой паузы, Игорю. Это не было примирением, а механической раздачей, как кормление кота. Игорь ел без слов, ощущая, как еда застревает в горле. Тёща ела, опустив голову, стараясь быть незаметной, и это лишь разжигало его гнев.
Когда суп закончился, Татьяна Евгеньевна подошла к чайнику, заварила чай и, собравшись с духом, поставила чашку перед Игорем.
Это успокаивающий настой, Игорь, прошептала она, не осмелившись поднять глаза. Выпей, тебе, наверное, тяжело
Это стало последней каплей. Его отвращение к её жалости превратилось в коварную злость.
Тяжело? Трудно мне? сказал он холодно, и лицо его скривилось в уродливой ухмылке. Ты пришла сюда умирать, не так ли? На обследования, чтобы понять, сколько ещё можешь отравлять этот мир?
Юлия замерла с тарелкой в руках, но молчала, позволяя ему закончить.
«Успокаивающий настой»? оттолкнул он чашку. Лучше бы ты сама себе заварила двойную дозу, чтобы твои кости больше не скрипели и ты не просила меня смазывать петли. Ты считаешь себя гостьей? Ты плесень, обуза, которую твоё любимое дитя привезло в МОЙ дом, и я теперь вынужден кланяться тебе!
Он встал, навис над столом и обратился к дрожащей тёще.
Ты всю жизнь была ничем, и умрёшь никчёмной, больной старушкой, которой только мешает всем. Чем быстрее ты уйдёшь, тем лучше для всех, особенно для твоей дочери, которой теперь придётся вечно возить тебя в больницы.
Тишина опустилась в кухню. Он ждал криков, слёз, какойто сценки, но ничего не последовало. Юлия спокойно положила тарелку, её лицо оставалось непроницаемым, как у того, кто собирается раздавить жук. Затем, не сказав ни слова, она прошла мимо него в коридор. Игорь, в триумфе, ждал следующего акта.
Она не пошла в спальню, а направилась кИгорь, оставшийся в пустой кухне, наконец понял, что самые тяжёлые цепи это те, что он сам себе навязывает, и медленно, с трудом, вышел из квартиры, оставив за спиной эхом размыкающийся замок судьбы.
