Всю жизнь мы с мужем отказывали себе во всем, чтобы у наших детей было больше. А теперь, на склоне лет, остались совершенно одни.
Мы прожили свою жизнь ради детей. Не ради себя, не ради успеха только ради них, нашей любимой троицы, которую обожали, баловали и для которой пожертвовали всем. Кто бы мог подумать, что в конце пути, когда здоровье угаснет, а силы иссякнут, вместо благодарности и заботы в наших душах останется лишь тишина и боль?
Мы с Николаем знали друг друга с детства выросли в одном дворе, сидели за одной партой. Когда мне исполнилось восемнадцать, мы поженились. Свадьба была скромной, денег едва хватало. Через несколько месяцев я узнала, что беременна. Николай бросил техникум и устроился на две работы лишь бы на столе всегда был хлеб.
Жили мы бедно. Иногда по несколько дней ели только печёную картошку, но не жаловались. Мы знали, ради чего терпим. Мечтали, чтобы наши дети никогда не узнали нужды, через которую прошли сами. Когда дела немного наладились, я снова забеременела. Было страшно, но мы не сдались конечно, вырастили и этого ребёнка. Своих детей не бросают.
Тогда у нас не было никакой помощи. Не с кем оставить детей, никого из родни, на кого можно положиться. Моя мать умерла молодой, а мать Николая жила далеко, слишком занятая собственной жизнью. Я разрывалась между кухней и детской, пока Николай работал до изнеможения, возвращаясь домой с усталыми глазами и обветренными руками.
К тридцати годам я родила нашего третьего ребёнка. Тяжело? Конечно. Но мы не ждали, что жизнь будет лёгкой. Нам не было дано плыть по течению. Мы просто шли вперёд. Между кредитами и бессонными ночами каким-то чудом купили квартиры двум старшим. Сколько сил это отняло одному Богу известно. Наша младшая, Алиса, мечтала стать врачом, поэтому мы копили каждую копейку и отправили её учиться за границу. Взяли ещё один кредит и сказали себе: «Справимся».
Годы пролетели, как кадры старой киноплёнки. Дети выросли и разлетелись. У каждого своя жизнь. Потом пришла старость не медленно, а словно товарный поезд, с диагнозом Николая. Он слабел, угасал у меня на глазах. Я ухаживала за ним одна. Ни звонков, ни визитов.
Когда я позвонила старшей дочери Татьяне, умоляя приехать, она сухо ответила: «У меня свои дети, своя жизнь. Я не могу всё бросить». Вскоре подруга рассказала, что видела её в баре с друзьями.
Наш сын Дмитрий уверял, что завален работой, хотя в тот же день выложил в Instagram фото с турецкого пляжа. А младшая, Алиса та, ради которой мы продали половину вещей, та, у которой теперь престижный европейский диплом, просто написала: «Прости, не могу пропустить экзамены». И всё.
Самыми тяжёлыми были ночи. Я сидела у кровати Николая, кормила его супом, измеряла температуру, сжимала его руку, когда боль искажала лицо. Я не ждала чуда просто хотела, чтобы он знал: он ещё кому-то нужен. Потому что для меня он был важен.
И тогда я поняла: мы были совершенно одни. Ни поддержки, ни тепла, даже малейшего интереса. Мы отдали им всё ели меньше, чтобы они не голодали, носили старую одежду, чтобы они могли одеваться модно, не ездили отдыхать, чтобы они летали на море.
А теперь? Теперь мы обуза. И самое страшное? Даже не предательство. А осознание, что нас стёрли из их жизни. Когда-то мы были полезны. Теперь мы просто помеха. Они молоды, полны сил, у них впереди будущее. А мы? Мы реликвии прошлого, о котором никто не хочет вспоминать.
Иногда я слышала смех соседей в подъезде внуки приезжали в гости. Иногда видела старую подругу Галину с дочерью под руку
Сердце бешено колотилось каждый раз, когда за стеной раздавались шаги вдруг это кто-то из моих детей? Но нет. То курьер, то медсестра из соцслужбы.
Николай тихо ушёл холодным ноябрьским утром. Он сжал мою руку и прошептал: «Ты была прекрасна, Люба». А потом его не стало. Никого не было рядом, чтобы попрощаться. Ни цветов, ни срочных перелётов. Только я и медсестра из хосписа, которая плакала больше, чем все мои дети вместе взятые.
Я не ел два дня. Не мог даже вскипятить чайник. Тишина давила густая, тяжёлая, как мокрое одеяло. Его сторона кровати оставалась нетронутой, хотя я не спал там месяцами.
Самое ужасное? Я даже не злился. Только тупая, ноющая пустота. Смотрел на школьные фотографии в рамках на полке и думал: «Где мы ошиблись?»
Через пару недель я сделал то, чего раньше никогда не делал оставил входную дверь открытой. Не потому что забыл, и не в надежде, что кто-то придёт. А потому что мне было всё равно. Если бы кто-то захотел украсть потрёскавшиеся кружки или мою корзинку для вязания пожалуйста.
Но это была не кража. Это стало новым началом.
Было около четырёх дня помню, потому что по телевизору шло дурацкое ток-шоу, которое я всегда ненавидел. Я складывал полотенце, когда услышал лёгкий стук, а затем голос: «Добрый день?»
Оглянувшись, я увидел в дверях девушку. Лет двадцати, с тёмными кудрями и в слишком большом свитере. Она колебалась, будто ошиблась квартирой. «Извините, кажется, я не туда», пробормотала она. Я мог бы закрыть дверь. Но не стал. «Не страшно, сказал я. Хотите чаю?» Она посмотрела на меня, будто я сошёл с ума, потом кивнула. «Да, спасибо. Будет здорово».
Её звали Катя. Она только переехала в соседнюю квартиру после ссоры с отчимом. Мы сидели за столом, пили остывший чай и болтали обо всём и ни о чём. Она рассказала про ночную смену в супермаркете. Как иногда чувствует себя невидимкой. «Знакомо», сказал я.
С тех пор Катя часто заходила. Иногда приносила кусок бананового пирога, который, по её словам, был «едва ли съедобен», иногда старый пазл, найденный у бака для благотворительных вещей. Я ждал звука её шагов. Она не считала меня обузой. Расспрашивала о Николае. Смеялась над моими историями. Однажды даже починила капающий кран без моей просьбы.
А потом, в мой день рождения тот, который забыли мои дети она принесла маленький торт с надписью «С днём рождения, Люба!
