Всю жизнь мы с мужем отказывали себе во всем, чтобы у наших детей было больше. А теперь, на старости лет, остались совсем одни.
Мы прожили жизнь ради детей. Не ради себя, не ради успеха только ради них, нашей любимой троицы, которую обожали, баловали и ради которой отказывались от всего. Кто бы мог подумать, что в конце пути, когда здоровье угаснет, а силы иссякнут, вместо благодарности и заботы в душе останется лишь тишина и боль?
Мы с Иваном знали друг друга с детства выросли на одной улице, сидели за одной партой. В восемнадцать лет поженились. Свадьба была скромной, денег едва хватило. Через несколько месяцев я узнала, что беременна. Иван бросил институт и устроился на две работы лишь бы семья не голодала.
Жили бедно. Иногда целыми днями ели одну печеную картошку, но не жаловались. Мы знали, ради чего это терпим. Мечтали, чтобы наши дети никогда не узнали нужды, через которую прошли мы. Когда дела немного наладились, я снова забеременела. Было страшно, но мы не сдались конечно, воспитали и этого ребенка. Своих детей не бросают.
Тогда у нас не было помощи. Некому было доверить детей, не на кого опереться. Моя мать умерла рано, а мать Ивана жила далеко, погруженная в свою жизнь. Я разрывалась между кухней и спальней, пока Иван работал до изнеможения, возвращаясь домой с усталыми глазами и обветренными руками.
К тридцати годам у нас уже было трое детей. Тяжело? Конечно. Но мы не ждали, что жизнь будет легкой. Нам не суждено было плыть по течению. Просто шли вперед. Между кредитами и усталостью нам чудом удалось купить квартиры для двоих старших. Сколько бессонных ночей это стоило одному Богу известно. Младшая мечтала стать врачом, поэтому мы копили каждую копейку и отправили ее учиться за границу. Взяли еще один кредит и сказали себе: «Справимся».
Годы пролетели, как кадры кинохроники. Дети выросли и разлетелись. У каждого своя жизнь. Потом пришла старость не медленно, а как товарный поезд, с диагнозом Ивана. Он слабел, угасал у меня на глазах. Я ухаживала за ним одна. Ни звонков, ни визитов.
Когда я позвонила старшей дочери Светлане, умоляя приехать, она сухо ответила: «У меня свои дети, своя жизнь. Я не могу все бросить». Вскоре подруга рассказала, что видела ее в баре с друзьями.
Сын Дмитрий «не мог отпроситься с работы», хотя в тот же день выложил в соцсети фото с турецкого пляжа. А младшая, Анастасия та, ради которой мы продали половину вещей, та, что получила престижный диплом в Европе, просто написала: «Извини, у меня сессия».
Ночи были самыми тяжелыми. Я сидела у кровати Ивана, кормила его супом с ложки, измеряла температуру, держала за руку, когда боль искажала его лицо. Я не ждала чуда просто хотела, чтобы он знал: он кому-то нужен. Хотя бы мне.
И тогда я поняла: мы были совершенно одни. Ни поддержки, ни тепла, ни даже простого участия. Мы отдали им все ели меньше, чтобы они не голодали, носили старую одежду, чтобы они могли одеваться модно, не ездили в отпуск, чтобы они летали на море.
Теперь? Теперь мы стали обузой. И самое страшное даже не предательство. Это осознание, что нас просто стерли из их жизни. Когда-то мы были полезны. Теперь мы лишь помеха. Они молоды, полны сил, у них впереди будущее. А мы? Мы пережиток прошлого, о котором не хотят вспоминать.
Иногда я слышала смех соседей в подъезде к ним приходили внуки. Иногда видела старую подругу Марину с дочерью под руку
Сердце бешено колотилось каждый раз, когда в подъезде раздавались шаги вдруг это мои дети? Но нет. Лишь курьеры или медсестры к соседям.
Иван тихо умер хмурым ноябрьским утром. Он сжал мою руку и прошептал: «Ты была прекрасна, Нюра». А потом его не стало. Никого не было рядом, чтобы проститься. Ни цветов, ни срочных перелетов. Только я и медсестра хосписа, которая плакала больше, чем все мои дети вместе взятые.
Я два дня не ела. Даже не могла вскипятить чайник. Тишина давила густая, тяжелая, как мокрое одеяло. Его сторона кровати оставалась нетронутой, хотя я месяцами там не спала.
Самое страшное? Я даже не злился. Только пустота и тупая боль. Смотрел на школьные фотографии в рамках на полке и думал: «Где мы ошиблись?»
Через несколько недель я сделал то, чего раньше не делал оставил входную дверь открытой. Не потому что забыл или ждал гостей. Просто мне было все равно. Если бы кто-то решил украсть треснутые чашки или мои спицы для вязания пусть берет.
Но это была не кража. Это стало началом.
Было около четырех дня я запомнил время, потому что по телевизору шло дурацкое ток-шоу, которое терпеть не мог. Я складывал полотенце, когда услышал легкий стук и голос: «Добрый день?»
Я обернулся и увидел в дверях девушку. Лет двадцати, с темными кудрями и в слишком большом свитере. Она колебал
