«Мы растили вашу первую внучку, теперь ваша очередь с младшей!» — вырвалось у меня, едва сдерживающего горечь, в разговоре со сватьей.
Моя дочь, Анфиса, снова оказалась на краю пропасти — врачи лишь качали головами, глядя на её слабеющее здоровье. А я, Тамара Семёновна, стояла перед выбором, от которого сердце сжималось в кулак. Уже три года мы с мужем растили старшую внучку, Надю, ведь после первых родов Анфиса едва выкарабкалась. А теперь сватья, Галина Викторовна, снова отворачивалась, оставляя нас наедине с отчаянием. Жили мы в глухом уголке под Воронежем, и эта беда словно ножом резала душу.
Когда Надя появилась на свет, мы с мужем забрали её к себе прямо из роддома. Анфиса тогда полгода пролежала в больнице, борясь за каждый вздох, и бросить младенца без присмотра мы не могли. Галина Викторовна клялась, что будет помогать, но за эти три года её «забота» ограничивалась лишь обещаниями. Всё время находились причины: то работа, то дела, то поездки в город. Если бы не мои уговоры, она бы и внучку-то в глаза не увидела! Я молила её приехать, и тогда она являлась, но ненадолго, с видом человека, снизошедшего до милостыни.
Теперь Анфиса ждала второго ребёнка, и доктора предупреждали: беда может повториться. После первых родов она провела месяцы в больничных стенах, и мы чудом спасли и её, и Надю. Помню, как у меня волосы встали дыбом, когда из роддома позвонили и спросили, кто заберёт новорождённую. Анфиса не могла даже грудь дать, и я, несмотря на возраст и больное сердце, взяла Надю под свою опеку. Мы с мужем уже не первой молодости, да и младшая дочь, Ольга, ещё сама дитя — ей всего семнадцать. Но выбора не было — как бросить родную кровь?
Надя жила с нами, а к родителям ездила разве что на выходные. Так было проще всем: Анфисе — восстанавливаться, нам — справляться с внучкой. Но с новорождённым я уже не вытяну. Нет у меня больше сил на бессонные ночи, на крики, на бесконечные колики. Когда Анфиса робко попросила нас взять и второго ребёнка, у меня подкосились ноги. У меня давление скачет, а Надя, особенно когда зубки резались, доводила меня до изнеможения. В самые тяжёлые дни я звонила Галине Викторовне, умоляя взять внучку хоть на день. Та приезжала, но возвращала Надю уже через пару часов, всем видом показывая, будто совершила подвиг.
Галина Викторовна моложе меня на десять лет, но ведёт себя, как барыня. Всегда ухоженная, вечно в разъездах — то на море, то в гости. Мужчин у неё нет, да она и не ищет — живёт для себя. После рождения Нади она клялась помогать, но за три года взяла внучку к себе считанные разы, да и то по моей просьбе. Я валилась с ног от усталости, сердце колотилось, как бешеное, а она возвращала Надю со словами: «Ой, как же я измоталась!» Будто я не таскаю ребёнка на руках сутками!
Теперь, когда Анфиса на последних месяцах, врачи говорят — всё может повториться. У меня паника. Второго младенца я не подниму, а Надя и без того требует сил и внимания. Я прямо сказала сватье: «Мы подняли Надю, теперь ваша черёд». Но Галина Викторовна лишь руками замахала — у неё кот, новые обои, она вечно в разъездах, то работа, то дела. Ей просто неохота возиться с ребёнком. Она даже не скрывает, что внуки ей в тягость. А я в отчаянии — куда деть младенца? Разве что в приют…
Сердце ноет. Анфиса борется за жизнь, а я не знаю, как спасти семью. Галина Викторовна живёт для себя, и чужие беды её не тревожат. Я пыталась уговорить её взять будущую внучку хоть на время, но она отмахивалась, будто от назойливой мошкары. Надя — наша радость, но я не смогу пройти этот путь снова. Когда думаю, что новорождённый останется без руки матери, комок подступает к горлу. Сватья обещала быть рядом, но слова её пусты, как ветер. Не знаю, как достучаться до неё, как заставить понять, что это её кровь, её род. Если она не очнётся, боюсь, семья не выдержит этой ноши. И эта мысль сжимает сердце, словно железной рукой.
