«Мы с мужем отказывали себе во всём ради дочерей, а теперь я одна и никому не нужна»: за что мне такое отношение от родных детей?
Когда наши девочки, Алина и Виктория, выросли, мы с Александром наконец перевели дух. Казалось, худшее позади — ведь все эти годы мы тащили груз забот вчетвером. Оба работали на мясокомбинате, зарплаты — сущие гроши. Но для дочерей у нас всегда находилось и платье к выпускному, и новый ранец, и даже билеты в кино.
Себе мы не позволяли ничего. Последний раз новое пальто я примеряла, кажется, ещё при Брежневе. Дочки поступили в вузы — сперва в МГУ, потом в РУДН. Опять траты: общежитие, проездные, вечные перекусы. Копейку к копейке — лишь бы им хватало. И ни разу не усомнились: пусть у них будет всё, чего не было у нас.
После университета обе вышли замуж. Мы ликовали — дети устроились! А там и внуки подоспели: у Алины — Артём, у Виктории — Максим. И снова замкнутый круг. После декрета дочки заявили: «Садик — слишком рано», и попросили меня посидеть с малышами. Я к тому времени уже на пенсии, но подрабатывала уборщицей в поликлинике. Посовещались с Сашей — решили, что он остаётся на заводе, а я бросаю работу и нянчусь.
Так и жили: две пенсии да его зарплата. Зятья, Дмитрий и Игорь, открыли свой автосервис — дело пошло. Мы помогали, чем могли: то на ремонт, то на подарки внукам. Разве ж откажешь?
А потом — как гром среди ясного неба. Александр утром ушёл на смену… и не вернулся. Инфаркт. Врачи разводили руками. Я онемела. Сорок два года бок о бок — и вдруг пустота. Дочери первое время заходили, забирали детей, устроили их в сад. А потом… словно испарились.
И тут до меня дошло: одна на мизерную пенсию. Коммуналка, продукты, таблетки… Иногда в «Аптеке №1» стою, сжимая в потных ладонях сотню рублей: либо давление сбить, либо хлеб купить.
Когда дочки в последний раз заглянули, я собралась с духом:
— Девочки, если бы вы могли хотя бы немного… На лекарства не хватает…
Алина вспыхнула: «У нас ипотека, мам! Кредиты! Ты вообще в курсе, сколько сейчас всё стоит?» Вика же просто отвернулась, будто не слышала. С тех пор — тишина. Ни звонков, ни «как дела».
Теперь я одна. В окружении фотографий, детских рисунков, вязаных носочков, которые когда-то пленили внуков. Никто не звонит. Никто не спросит: «Бабушка, ты как?» А ведь я их ночами качала, сказки читала, с температурой сидела…
Сижу у окна, смотрю, как соседка Нина с внучкой Катюшей смеётся во дворе. У меня — только стук часов да гул холодильника. И вопрос, который гложет: когда я перестала быть матерью? Когда стала обузой?
Я не жду миллионы. Мне бы — их смех на пороге. Хоть раз в месяц. Но, видимо, и это — слишком.
Каждый день засыпаю с мыслью: «Может, завтра?» И просыпаюсь — к тишине. Но жду. Потому что сердце матери — как пленник: даже в цепях не перестаёт надеяться.
