28 февраля
Сегодня, в самом начале похорон моего мужа, телефон вибрнул, и на экране высветилось сообщение от неизвестного номера: «Я жив. Не доверяйте детям». Сначала приняла это за жестокий розыгрыш, но холодок, прошедший по спине, говорил об обратном.
В этот момент, когда лишь что выкопанные земли глотали сорок два года моей жизни, телефон вновь дрогнул, и в мою скорбящую душу врезалось ещё одно сообщение: «Я жив. Я не в гробу». Мир, уже разрушенный, рассыпался в прах, а руки дрожали так, что я едва смогла набрать: «Кто вы?».
Ответ пришёл почти сразу: «Не могу сказать. На меня следят. Не доверяйте нашим детям». Я взглянула на Сергея и Илью моих собственных сыновей, стоящих у гроба с лицами странной безмолвной стойкости. Их слёзы казались наигранными, а объятия холоднее новогоднего ветра. Что-то было глубоко неладно. В тот момент мир разрезался пополам: жизнь, которой я жила, и ужасная правда, только начинавшая открываться.
Сергей и Илья выросли, а наш семейный дом в маленькой деревушке Серебряный Бор, где крыша из металла протекала под проливным дождём, стал для меня единственным прибежищем. Я встретила Евгения, когда нам обоим было по восемнадцать, в том же дворе, где мы собирали ягоды и мечтали о лучшем. Его руки были в смазке, а улыбка застенчивая; я влюбилась в неё мгновенно. Мы построили скромный двухкомнатный дом, где царила истинная любовь, не купимая за деньги.
Когда родились Сергей и Илья, сердце мое будто разорвалось от счастья. Евгений был замечательным отцом: учил сыновей ловить рыбу, ремонтировать старые моторы, передавал им сказки перед сном. Казалось, семья непоколебима до тех пор, пока Сергею не стало тесно в деревне. Он отверг предложение отца работать в мастерской, сказав: «Не хочу пачкать руки, как ты, папа». Эти слова вошли в меня, как острая рана.
Сыновья уехали в Москву, сделали состояние на недвижимости, а мы, простые жители Серебряного Бора, стали лишь тенью их прежних «детей». Их роскошные автомобили и дорогие костюмы контрастировали с нашими скромными вещами. Жена Сергея, Анастасия, будто вырезана из ледяного мармелада, почти не скрывала пренебрежения к нашему миру. Воскресные семейные обеды превратились в обсуждения инвестиций и намёки на продажу нашего дома.
«Если продадим дом, деньги станут наследством», говорил Сергей за столом, когда мы обсуждали расходы. Я слышала, как он просит долю своего отца, пока он ещё жив. Евгений, спокойный, отвечал: «Когда мы уйдём, всё, что есть, будет твоим. Пока мы живы, решаем мы сами». Но в его голосе я услышала тревогу.
Вторник утром пришёл звонок из городской больницы: «Ваш муж попал в тяжёлый несчастный случай, приезжайте немедленно». Соседка Татьяна помогла мне выйти, дрожа от страха. Когда я пришла, Сергей и Илья уже стояли у входа. Их глаза не искали меня, а только проверяли, как быстрее добраться до отца.
«Мама, папа в травме. Одна из машин в мастерской взорвалась», сказал Сергей, обнимая меня с притворной силой. В реанимации Евгений выглядел почти неузнаваемым, покрытый перевязками, соединённый десятками аппаратов. Я взяла его руку, почувствовала слабый толчок, будто он борется за возвращение.
Последующие три дня превратились в ад. Сыновья, вместо того чтобы успокоить отца, обсуждали страховки и выплаты. «У папы полис на 1500000», сказал Сергей, глядя на меня. Деньги вместо утешения. На третий день врачи сказали, что шансы на восстановление сознания малы. Мир рухнул. Сергей нашёл «практичную» мысль: «Папа не хотел бы жить в таком виде, как обузу».
Поздно ночью я ощутила, как пальцы отца дрожат, пытаясь сформировать слова. Сестра медсестра назвала это «неконтролируемыми спазмами». Я знала, что он пытается чтото сказать. Два дня спустя он ушёл.
Подготовка к похоронам была быстрой и безмятежной, будто дети хотели закончить всё как можно быстрее. Я стояла у гроба, держа телефон, в котором горело сообщение: «Не доверяйте нашим детям». В тишине пустого дома я нашла старый письменный стол мужа и открыла страховые полисы. Оказалось, что шесть месяцев назад покрытие выросло с 800000 до 12000000, а дополнительно был полис на случай смерти на работе на 4000000 в сумме 16000000.
Телефон вновь завибрировал: «Посмотри банковский счёт. Кто получил деньги». На следующий день в банк пришёл менеджер, который знал нас уже десятилетиями, и показал выписки: за последние три месяца с нашего счета исчезли тысячи рублей. «Ваш муж пришёл лично», сказал он, «говорил, что нужны деньги на ремонт мастерской. С ним был, кажется, Сергей».
Потом пришло ещё одно сообщение: «Страховка их идея. Уговорили Евгения, что ему нужна лучшая защита для тебя. Это ловушка». Доказательства собирались в один кристалл: увеличенный полис, несанкционированные снятия, участие Сергея.
Я пошла в мастерскую, ожидая увидеть следы взрыва, но всё было чисто и аккуратно. На столе лежала записка от Евгения, написанная за три дня до смерти: «Сергей настаивает, что мне нужен больший страховой полис. Говорит, что это для Марии. Но чтото не так». В том же конверте была письмецо от мужа:
«Дорогая Мария,
Если ты читаешь это, значит со мной случилось… Сергей и Илья слишком озабочены нашими деньгами. Вчера Сергей сказал, что я должен заботиться о своей безопасности, будто любой несчастный случай будет фатален. Это была угроза. Не доверяй никому, даже нашим детям».
Эти строки открыли мне глаза, которые раньше закрывала материнская любовь. Позже я нашла сообщение: «Завтра иди в отдел полиции, запроси акт о несчастном случае Евгения». Сержант Петров, знавший Евгения долгие годы, сказал, что в архиве нет ни одного документа о взрыве. Вместо этого: «Он поступил в больницу в бессознательном виде, симптомы указывают на отравление метанолом». Это был убийственный яд, а не несчастный случай.
Сергей и Илья начали меня оклеветать, принося пироги и чай, но я уже знала их план: объявить меня недееспособной, загнать в панический дом престарелых и забрать всё. Последнее сообщение пришло от частного детектива Станислава: «Я собрал аудиодоказательства. Приходи в кафе Уголок в три часа дня». Я пришла, встретила мужчину в пятидесяти лет, который включил запись, где голос Евгения жалуется, а за ним звучат голоса моих сыновей, обсуждающих отравление и последующее убийство.
«У меня уже есть метанол, симптомы будут выглядеть как инсульт, мама не будет проблемой», говорил Сергей. «Когда получим страховку, избавимся и от мамы, заставим выглядеть это как суицид», добавил Илья. У меня задрожали руки, сердце сжалось. Мы принесли записи в полицию, и сразу был выдан ордер на арест.
Утром полицейские громоздкими машинами ворвались в квартиры Сергея и Ильи в Москве. Оба были задержаны, Илья попытался сбежать, но был схвачен. На суде я встала в зале, ноги дрожали, но голос был твёрд. «Я воспитывала их с любовью, отдав всё, но они превратили эту любовь в орудие убийства». Записи прозвучали, зал охватил шёпот ужаса, жюри быстро вынесло приговор: оба виновны в убийстве отца и попытке убийства меня, пожизненное заключение.
Когда судья произнёс приговор, я ощутила, как тяжёлый груз падает с моих плеч. Справедливость пришла, хоть и не вернула мне Евгения. Вырученные деньги я передала в фонд помощи жертвам семейных преступлений. Через неделю получил письмо от Сергея: «Мама, я не заслуживаю прощения, но прошу прощения. Деньги ослепили нас. Завтра я закончу с собой в камере». На следующий день нашли его мёртвым. Илья, узнав о смерти брата, потерял рассудок и был отправлен в психиатрическую часть тюремного учреждения.
Моя жизнь теперь тиха. Я превратила старую мастерскую в сад, где каждое воскресенье приношу букет цветов к могиле мужа. Станислав стал надёжным другом, а я часто вспоминаю, как мне не хватает тех детей, которыми они когдато были. Любовь к ним умерла, но в их месте остались чужие люди, к которым я больше не привязана.
Судьба не вернула мне Евгения, но подарила покой. По ночам, сидя на веранде, я чувствую его присутствие гордость за то, что я нашла в себе силы сделать правильный выбор, даже если это стоило мне последних родных.
