10 октября 2023г.
Сегодня на поминках моего мужа, Данилы, ко мне подошёл седой мужчина и прошептал: «Теперь мы свободны». Это был тот, кого я полюбил в двадцать лет, но судьба разлучила нас.
Земля пахла печалью и сыростью. Каждый гвоздь, вбитый в крышку гроба, отдавал глухим эхом под ребра.
Пятьдесят лет. Полвека, прожитого с Данилой. Жизнь, наполненная тихим уважением, привычкой, переросшей в нежность. Я не плакал. Слёзы высохли ещё вчера ночью, когда я сидел у её постели, держал её остывающую руку, слушая, как дыхание стихает, пока не замёрзло окончательно.
Через чёрную вуаль я видел сочувствующие лица родственников и знакомых. Пустые слова, формальные объятия. Мои дети, Богдан и Оксана, держали меня за руки, но я почти не ощущал их прикосновений.
И тут подошёл он. Седой, с глубокими морщинами у глаз, но с той же прямой спиной, которую я помнил. Он наклонился к уху, и шёпот, знакомый дрожью, пронзил завесу скорби.
Алексей. Теперь мы свободны.
На мгновение я перестал дышать. Запах его одеколона сандал и хвойный лес ударил в виски. В этом аромате смешалось всё: наглость и боль, прошлое и несоответствующее настоящее. Я поднял глаза. Остап. Мой Остап.
Мир пошатнулся. Плотный аромат ладана сменился запахом сена и летних гроз. Мне снова было двадцать.
Мы бежали, держась за руки. Его ладонь горячая, крепкая. Ветер играл моими волосами, а его смех терялся в стрекотании кузнечиков. Мы спасались от моего дома, от будущего, расписанного на годы вперёд.
Этот Соколов тебе не пара! гремел голос отца, Константина Матвиевича. У него нет ни копейки в душе, ни положения в обществе!
Мать, Софья Андреевна, скрестила руки, глядя с упрёком.
Остановись, Елена! Он тебя погубит.
Я помню свой тихий, но твёрдый ответ.
Моя позор жить без любви. А ваша честь клетка.
Мы нашли её случайно заброшенную хижину лесника, обросшую до самого окна. Она стала нашим миром.
Полгода. Сто восемьдесят три дня абсолютного, безумного счастья. Мы рубили дрова, носили воду из колодца, читали при свете газовой лампы одну книгу вдвоём. Было трудно, голодно, холодно, но мы дышали одним воздухом.
Однажды зимой Остап серьёзно заболел. Он лежал, горячий, как печь. Я отпаивала его горькими травами, меняла ледяные тряпки на лбу и молилась всем богам, кого знала. В тот момент, глядя в его измождённое лицо, я понял, что это и есть моя жизнь, выбранная мной сама.
Весной они нашли нас, когда пролески уже пробились сквозь тающий снег. Не было криков, не было борьбы. Трое мрачных мужчин в одинаковых пальтах и мой отец.
Игры закончены, Елена, сказал он, будто речь шла о проигранной шахматной партии.
Остапа держали двое. Он не сопротивлялся, не кричал, просто смотрел на меня. В его взгляде было столько боли, что я чуть не задохнулась. Взгляд, обещающий: «Я найду тебя».
Меня увезли. Яркий, живой лес сменился тусклыми, запылёнными комнатами отцовского дома, где пахло нафталином и несбывшимися надеждами.
Молчание стало главным наказанием. Никто не повышал голос. Меня просто перестали замечать, будто я стала предметом мебели.
Через месяц отец вошёл в мою комнату, не глядя на меня, его взгляд был направлен в окно.
В субботу к нам приедет Данила Арсенович с сыном. Приготовься.
Я ничего не ответил. Какой смысл?
Данила оказался полной противоположностью Остапа: спокойный, немногословный, с добрыми, уставшими глазами. Он говорил о книгах, о работе в конструкторском бюро, о планах на будущее. В этих планах не было места безумствам и побегам.
Наша свадьба прошла осенью. Я стоял в белом костюме, как в саване, и механически ответил «да». Отец был доволен. Он получил то, чего хотел надёжного зятя, правильную партию.
Первые годы с Данилой были как густой туман. Я жил, дышал, делал чтото, но словно не просыпался. Я был послушным мужем: готовил, убирал, встречал его с работы. Он ничего не требовал, был терпелив.
Ночами, когда он думал, что я сплю, я чувствовал его взгляд. В нём не было страсти, но была бесконечная, глубокая жалость. И от этой жалости мне было больнее, чем от отцовского гнева.
Однажды он принес мне ветку бузины, просто вошёл в комнату и протянул её.
На улице весна, тихо сказал он.
Я взяла цветы, их горьковатый аромат наполнил комнату. В тот вечер я впервые заплакала после долгих месяцев. Данила сидел рядом, не обнимая, не утешая, просто был рядом. Его молчаливое присутствие оказалось сильнее тысячи слов.
Жизнь шла своим чередом. Родились сын Богдан, потом дочь Оксана. Дети наполнили дом смыслом. Я смотрел на их крохотные пальчики, на их смех, и лёд в душе стал таять.
Я научился ценить Данилу: его надёжность, спокойную силу, доброту. Он стал моим другом, опорой. Я полюбил его не первой, пылкой любовью, а тихой, зрелой, вытерпенной.
Но Остап не ушёл. Он приходил во снах. Мы снова бегали полем, снова жили в нашей хижине. Я просыпался с мокрыми от слёз щеками, а Данила, не сказав ни слова, лишь крепче сжимал мою руку. Он всё знал и всё прощал.
Я писал Остапу десятки писем, которые так и не отправлял. Сжигала их в камине, наблюдая, как огонь поглощает слова, предназначенные другому. Спрашивал я о нём? Пытался узнать? Нет. Было страшно разрушить тот хрупкий мир, который я построил. Страшно было узнать, что он забыл, разлюбил, женился. Страх оказался сильнее надежды.
И вот теперь он здесь, на похоронах моего мужа. Время стерло юношеские черты с его лица, но не изменило главное его глаза. Они всё так же пронизывающе смотрят.
Поминки прошли как в трансе. Я машинально принимал соболезнования, кивал, отвечал несвободно. Всё моё существо было натянуто, как струна, я ощущал его присутствие за спиной.
Когда все разошлись, он остался, стоя у окна, глядя на сад, темнеющий за окном.
Я искал тебя, Елена, сказал он, голос стал ниже, хриплым.
Я писал тебе. Каждый месяц. Пять лет. Твой отец возвращал все письма нераспечатанными.
Он вернулся ко мне.
А потом я узнал, что ты вышла замуж.
Воздух в комнате стал густым, тяжёлым. Каждое слово Остапа оседало пылью на портрете Данилы, стоящем на каминной полке. Пять лет. Шестьдесят писем, которые могли всё изменить.
Мой отец начала я, но голос прервался. Что я могла сказать? Что он разрушил не одну, а две жизни, действуя из лучших побуждений?
Он пришёл ко мне через неделю после того, как мы разошлись. Поставил условие: я уезжаю из города навсегда и больше не связываюсь с тобой.
Остап улыбнулся сквозь зубы: за похищение дочери. Чепуха, конечно, но в двадцать лет я испугался. Не за себя. За тебя.
Я слушал, и перед глазами возникла картина: мой отец, Константин Матвиевич, с тяжёлым подбородком и властным взглядом, и двадцатилетний Остап, растерянный, униженный, но пытающийся сохранить достоинство.
Я уехал в отдалённый регион, устроился в геологическую разведку. Связи почти не было, письма шли месяцами. Думал, уйду от всего. От себя не уйти. провёл рукой по седым волосам. Писал я на адрес твоей тёти.
Думал, так надёжнее. Наверное, отец и это предвидел. Не мог вернуться экспедиции длились по дватри года. А когда вернулся через пять лет, было уже поздно.
Комната, в которой я прожил пятьдесят лет с Данилой, вдруг стала чужой. Стены, пропитанные нашей совместной жизнью, молча наблюдали. Вот кресло, в котором Данила любил читать по вечерам. Вот столик, где мы играли в шахматы. Всё это было реальное, тёплое, моё. А теперь в это настоящее вломился призрак прошлого, и всё пошатнулось.
А ты? спросила я тихо, боясь ответа.
Я? Я жив, Елена. Работал, скитался по глуши, пытался забыть. Не получалось. А потом встретил женщину. Хорошую, простую. Она была врачом в нашей экспедиции. Мы поженились. У нас два сына Пётр и Алексей.
Он сказал это просто, без пафоса. И эта простота порезала самое больное. Мой сон, где он всегда один и ждёт меня, раскололся на тысячи осколков.
Он жив. У него семья. Жизнь, в которой нет места для меня.
Я ощутила укол странной, неуместной ревности к прошлому, которого у меня не было.
Её звали Катерина. Она умерла семь лет назад от болезни. он посмотрел не на меня, а сквозь стену. Сыны выросли, разъехались. Я вернулся в этот город год назад.
Целый год? вырвалось у меня. Почему ты
Что я мог сделать, Елена? он посмотрел прямо в меня. Прийти сюда, в твой дом?
Я видел вас несколько раз: в парке, у театра. Ты шла рядом с мужем, вы говорили тихо. Ты выглядела спокойной, умиротворённой. Я не имел права разрушать это.
Зачем ты пришёл сегодня, Остап? перебила я. Мне надо было знать. Зачем разрушать мой мир, едва оправившись от потери?
Я увидел некролог в газете. Фамилия твоего мужа Я помнил его. И понял, что должен прийти. Не чтобы чтото требовать, а чтобы закрыть эти двери или открыть их. Я сам не знал.
Он сделал шаг ко мне.
Елена, я не прошу тебя забыть свою жизнь. Я вижу по дому, по фотографиям, что ты была счастлива.
И твой муж У него лицо хорошего человека. Я просто хочу знать, остался ли в тебе хоть уголок того огня, что горел в хижине лесника?
Я посмотрела на него, на седого, уставшего мужчину, в котором едва угадывался тот отважный юноша. И я взглянула на портрет Данилы, на его спокойное, родноеТак я понял, что истинная свобода это умение жить с тем, что осталось, и ценить каждый прожитый день.
