Дело было давно, ещё при Союзе. Помнится, стоял тогда на пороге Владимир Степанович, никак не решаясь позвонить. Сумка с пожитками оттягивала руку, а в кармане пальто глухо звенели ключи от квартиры, которые он так и не отважился достать.
Три дня назад он ушел отсюда, хлопнув дверью после перебранки. Обещал не возвращаться. Пелагея, жена его, тогда швырнула в сердцах войлочный тапок и крикнула, чтоб убирался к чёрту. Делов-то, ссоры случались за три десятилетия совместной жизни не раз.
Но на сей раз вышло иначе.
Нажал кнопку звонка. За дверью послышались шаги, затем голос Пелагеи Фёдоровны:
– Кто там?
– Я, Пелагея. Открой.
Тишина. Томительная, ледяная.
– Пелагея, слышишь меня? – повторил Владимир Степанович.
– Слышу, – холодно, как ветер в степи, донеслось из-за двери. – Что надо-то?
– Как что? Домой пришёл.
– Не твой больше дом.
Опешил Владимир Степанович. Никогда за все тридцать лет Пелагея не заходила так далеко, даже в самые лютые ссоры.
– Перестань дури валять, – сказал он устало. – Открывай, поговорим по-хорошему.
– Не открою. И говорить не о чем.
– Да что с тобой, Пелагея? Из-за чего весь этот кавардак?
– Сам прекрасно знаешь.
И знал он. Три дня назад супруга нашла в кармане его пальто листочек с цифрами – номер телефона, выведенный женской рукой. Простая житейская история: Людмила Петровна из бухгалтерии дала бумажку, велела позвонить насчёт планерки. Да только разъярённой жене сей факт объяснить не удалось.
– Да Пелагея, я же говорил толком! Людмила Петровна из службы, по работе номер оставила.
– По работе, как же… – с издевкой прозвучало изнутри. – В десять вечера теперь по рабочим делам трезвонят?
– Какие десять вечера? Я ей и не звонил ни разу!
– Врёшь. В твоём аппарате видела.
Сжало у Владимира Степановича внутри от этих слов. Звонил он Людмиле Петровне, да только совсем о другом. Дочка её, институтника, поступала в ВУЗ, знакомый его инспектором работал, вот и обещал словечко замолвить. Просто по-соседски, без задних мыслей.
– Пелагея, впусти, объясню всё спокойно.
– Нет. Отсюда валяй.
Оглянулся Владимир Степанович. Лестничная площадка – не место для разборок, не хотелось соседям на потеху.
– Ладно, слушай, – начал он снова. – Звонил Людмиле Петровне, это, можно сказать, правда. Да не насчёт того, о чём думаешь. Дочка её, медичкой быть хочет, а там мой приятель помогает. Обещал поговорить.
– И ты думаешь, поверю этой небылице?
– Да не небылица это! Правда!
– Правду говоришь? А почему молчал тогда? От меня скрывал?
Задумался он. Действительно, жене не сказывал о просьбе сослуживицы. Не из подвоха, а просто не считал делом важным.
– Не скрывал. Мысли не придал.
– Ага, не придал. А еще что не придал значения? Может, расскажешь, зачем ты с ней по кафешкам шляешься после смены?
Ёкнуло у Владимира Степановича сердце. Откуда ей ведомо?
– Да кто тебе…
– Глафира Сидоровна видела, соседка наша. Говорит, сидели, как голубки воркующие, руки сплетённые.
– Руки не сплетали! – возмутился он. – И сидели меньше получаса. Кофе угостила, отблагодарить хотела за дочку.
– Отблагодарила, как же… Нынче благодарность особая пошла.
Такой гнев слышался в голосе Пелагеи, что понял он – не пустит. Не сейчас.
– Подумай сама, голубушка, – заговорил ласковее. – Зачем мне другие женщины? Ты у меня есть, семья.
– Была семья. А теперь не будет.
– Как не будет? Что несешь-то?
– А то и несу. Надоело с ветреником жить.
– Какой я ветреник? Ничего не было!
Сознавая, что разрыву этому уже не перечить, Владимир поселился у сына, и с тех пор каждая тягучая ночь, как и надтреснутый голос Алексея, связывавшегося с матерью, лишь ранили снова и снова навязчивым пониманием — сколько теперь таких же беззвёздных ночей в одиночестве приходится видеть и ей там, в четырёх стенах родной, но чужой теперь квартиры.
