На новогоднем ужине у сына я сидела за столом, когда он вдруг посмотрел на меня и сказал: «В этом году Рождество только для ближайших, без тебя будет лучше». Я ещё не успела переварить эти слова, как все подняли бокалы, а мой телефон зазвонил от неизвестного номера.
Вам нужно срочно вернуться домой, прорычал холодный голос.
Кто говорит? попыталась я вырваться из замешательства.
Доверьтесь мне и идите сейчас же, ответил тот же голос, после чего связь оборвалась.
Я встала из-за стола, ощущение тревоги перекрыло все приличия. Когда я добежала до дома, меня охватил шок, будто меня ударил невидимый молот.
На следующий день, за полуденным солнцем, телефон разрезал тишину, словно ножом. Мой сын, Алексей, говорил холодно, будто находился по ту сторону ледяной стены.
Мама, я решил, что в этом году будем отмечать только с ближайшими, без тебя, сказал он, и в его голосе прозвучала решимость, как у коня, готового броситься в сукно.
Я сидела в старом кожаном кресле, огонь в печке потрескивал, а рождественские огоньки за окном казались насмешкой над моей одиночеством.
Что я сделала не так? спросила я, пытаясь держаться за привычные слова.
Ничего, просто хочу тишины, ответил он сухо, добавив, что его жена Татьяна поддерживает решение.
Татьяна, моя зятя, всегда сохраняла кости индейки для меня, просила меня рецепт фарша, который мой покойный супруг Иван готовил каждый год.
После звонка я сидела, глядя, как светодиодные огоньки превращаются в водяные полосы от слёз, слёзы текут, пока в комнате бьет часы восемь вечера. Дедовский часы отзвенели, будто предупреждая о неизбежном.
Снег начал падать тяжёлым пухом, а окна соседей светились теплым желтым светом, как свечи в храме. Дети у Соколовых лепили огромного снежного человека, их смех летел к моему окну, словно отголосок давно забытых праздников.
Я прошептала своему отражению в стекле: «Иван, что я сделала?». Пальцем бессмысленно проводила по конденсату, вспоминая каждый наш разговор за последние месяцы. Было ли я слишком настойчива в сохранении семейных традиций, в желании увековечить память Ивана?
Я увидела, как маленький Алексей, ещё ребёнком, прижимался к окну, считая снежинки и прося меня читать сказки о зимних приключениях. Этот ребёнок теперь стал холодным незнакомцем.
Вечер медленно растянулся, как ледяная дорога. Огонь в печи погас, оставив лишь холодный пепел и запах сожжённого дуба. Я пошла на кухню, разогревала банку супа, зная, что не смогу его съесть. Микроволновка гудела, а в голове всё повторялось: голос Алекса, без того, который мог бы подсказать, где я ошиблась.
Я вытащила старый телефонный справочник, нашла в нём жёлтую страницу, из которой выпал старый фотокнига Ивана.
На первой странице пятилетний Алексей с широкой улыбкой, держит деревянный самолётико под огромной ёлкой. На следующей Иван, покрытый мукой, раскатывает тесто для пряников, смеётся, как будто в мире нет ничего плохого. Третья фотография Иван держит крошечного Алексея на груди, а я обнимаю их обеих, наши глаза полны счастья.
Я листала дальше. Пятая страница последний Рождество Ивана, когда рак рак рак, его руки уже дрожали от болезни, но он всё ещё упорно завязывал подарки. Алексей всё реже наведывался, придумывая новые оправдания о работе.
Надежда, держи семью вместе, шептал Иван в своей последней неделе, глаза затуманены морфием. Я клялась ему, но, кажется, клятва растаяла.
Микроволновка пискнула, но я почти не услышала её. Я закрыла альбом, положила его на ночной столик, чтобы увидеть Иванов улыбку первой вещью по утрам.
Утром я проснулась в пустой комнате, где стоял лишь холодный запах пустоты. Я оделась, взяла большую индейку, подарки, вышла в холодный свет, где улицы Москвы укутаны пушистым снегом, а огни на домах мерцают, как звёзды на безлунном небе.
Когда я подошла к двери Алекса, открылась она сама Татьяна встретила меня, в её свитере уже лежала пудра сахара, словно снег.
Надежда, как же ты добралась! воскликнула она.
Я принесла рецепт Ивана, ответила я, чувствуя, как сердце бьётся в такт с оглушительным шорохом ветра.
Дети Даня и Злата бросились к мне, требуя подарков. Татьяна оттолкнула меня от стола, сказав, что турка с клюквенным соусом уже готова.
Вечер прошёл в блеске свечей, ароматах корицы и хвои, но в углу стоял телефон, где от неизвестного номера мерцал лишь «Неизвестный».
Вам нужно срочно вернуться домой, прозвучал тот же голос, будто из тени.
Кто вы? спросила я, чувствуя, как холод проходит по спине.
Доверьтесь мне и идите сейчас же, повторил он, и связь оборвалась.
Я будто проснулась в сне, где каждая деталь была изъята из настоящего и переиначена. Я смотрела в зеркало, в нём отражалось старое лицо, глаза полны тревоги, а в комнате звучал звон бокалов, но мой мозг слышал только звонок телефона.
Я бросилась к двери, но Алексей уже стоял у входа, его лицо было холодным, но в его глазах мелькнула искра сомнения.
Мама, я просто хотел начал он, но я уже держала сумку с индейкой и подарками, и в моих венах текла адреналиновая река.
«Поверните меня, идите сейчас», эхом повторялось в моей голове, пока я выходила на улицу, где сугробы блестели, словно кристаллы.
Я села в машину, в зеркале я увидела своё отражение старушка, но в глазах пылила решимость. На пути к дому я слышала, как снег скрипит под шинами, а вдалеке горели огни новогодних ёлочек.
Дом стоял в темноте, окна пусты, а в подвале мерцал свет фонарика, будто ктото уже ищет то, что было давно спрятано. Я схватила отвертку, как древний меч, и пошла к разбитому окну, где лежала крошка льда, как кристаллы слёз.
Тут появился Альберт, давний друг Алекса, в лапах держал мешок с бумагами, в котором были завещание Ивана и сертификаты акций «Боинга», оценённые в более чем два миллиона рублей.
Альберт, сказал я, голос дрожал, почему ты?
Он заплакал, признаваясь, что Алексей попросил его принести документы, чтобы отнять их у меня. Алексей был в долгу за игорные кредиты, и хотел продать наследство, чтобы выплатить их.
Я бросилась к нему, но телефон снова зазвонил. На экране светилось имя Алекса.
Мама, где ты? звучал его голос, полон тревоги.
Я сейчас вернусь, ответила я, чувствуя, как сердце стучит в такт со звоном.
Я отключила звонок и посмотрела на полицейскую машину, уже подъехавшую к дому. Офицеры вышли, взяли у Альберта документы, а я держала в руках сертификаты, как символы памяти Ивана.
Позже, в квартире Татьяны, я разложила на столе завещание и акции, пока Алексей сидел, запинаясь в попытке оправдаться.
Ты использовал Рождество, чтобы обокрасть меня, говорила я, голосом, полным горечи.
Татьяна плакала, а дети Даня и Злата смотрели на меня, как на свет в тёмной комнате.
Полицейские взяли Альберта, а я решила, что акции Ивана пойдут в фонды помощи ветеранам и стипендии для школьников, иначе он бы никогда не одобрил такой план.
Среди зимних сугробов, под светом фонарей, я ощутила, как тяжёлый груз лжи падает, а место ему занимает лёгкость правды. Я пошла к окну, где падал снег, и шепнула в пустоту:
Иван, твоя память будет жить в добрых делах, а не в кражах.
Свет фонарей отражался в кристаллах льда, как обещание нового начала. Я знала, что предательство уже позади, а истинная семья та, что построена на честности и любви будет жить дальше, согревая сердца даже в холодную новогоднюю ночь.
