Мне постоянно тыкали моим «крестьянским происхождением», хотя сами выросли в глухой провинции…
Детство я провела в крохотной деревушке Рязанской области. С малых лет научилась ценить землю, труд, понимать цену каждому выращенному колоску. Жили скромно, но честно. Именно тогда во мне проросла эта странная любовь — не к обязанностям, а к самому процессу. Возиться на грядках, лелеять каждый росток — это стало моей медитацией, способом вернуться к себе настоящей. Потому, выйдя замуж, твёрдо заявила: «Купим дачу. Не сразу — так накопим».
Супруг, Дмитрий, поначалу морщился, но видя, как горят мои глаза, сдался. Приобрели старый домик с огородом под Тверью. Казалось бы, живи да радуйся — если бы не его родня. Особенно свекровь, Людмила Степановна. Каждый визит оборачивался изощрённым издевательством.
«Опять твои консервы? Прямо как в колхозной столовой», — бросала она, презрительно щурясь.
«Не для того мой сын в университете корпел, чтобы в грязи ползать!»
Я молча сжимала кулаки. Не от стыда — от недоумения. Чем провинилась? Не заставляю же их копать — делюсь радостью. Для меня это не повинность, а праздник души.
Терпела долго. Думала — городские, не поймут. Пока случайно не вскрылась их семейная тайна, от которой сначала опешила, а потом расхохоталась.
Оказалось, сами-то они из самой что ни на есть глухомани: Людмила Степановна — из псковской деревушки, свёкор — из ярославских болот. Даже родители их до сих пор в ветхих избах живут, кур да поросят держат. А эти, перебравшись в Москву, напрочь вымарали прошлое. Будто стыдятся, словно краденое прячут.
И ведь лицемерили же! Как-то раз, разглядывая мои вышитые салфетки и глиняные горшки, фыркнула: «У вас тут как в музее деревянного зодчества! Посмотри на наш ремонт — минимализм, хай-тек, ничего лишнего».
А мне именно «лишнее» и дорого — фотографии в рамках, засушенные букеты, бабушкино одеяло. Не гламурно, зато душевно.
Копила обиду молча. Пока в тот злополучный день, когда она, попробовав моего смородинового киселя, язвительно бросила: «Ну прямо как в сельской столовой!»
Тут меня прорвало. Спокойно, но твёрдо ответила:
«Знаете, Людмила Степановна, правильно говорят — из деревни человека вывезти можно, а деревню из человека — никогда. Только это не про меня. Это про вас.»
Она побледнела, веко затрепетало. Попыталась съязвить:
«Это ты мне?»
«И вам, и себе. Я своей малой родиной горжусь. А вы её как проказу скрываете. Вот и вся разница.»
С тех пор писк прекратился. Ни колкостей, ни гримас. Даже варенье моё теперь ест — правда, делает вид, что невкусно. Но глаза выдают.
Не злобствую, конечно. Но до сих пор непонятно — разве предки, вкалывавшие на земле, это позор? Разве руки, пахнущие петрушкой, хуже тех, что пахнут офисным гелем?
Я — женщина, чьи пальцы знают вкус земли. Не стыжусь callus-ов на ладонях, квашеной капусты в погребке, узоров на половичках. Потому что там, где стерильный лоск — там эхо пустоты. А у меня — живой дом. И так будет всегда.
