Я выросла в глухой деревушке под Тверью. С пелёнок знала цену хлебу, труду, умению создавать всё своими руками. Мы жили скромно, но с достойной простотой. Именно тогда во мне проросла эта странная любовь — не к обязанностям, а к земле как к живому существу. Рвать сорняки, сажать картошку, собирать яблоки — это стало моей медитацией, моим способом чувствовать жизнь. Поэтому после свадьбы я твёрдо заявила: «Либо дача, либо я превращу балкон в огород».
Муж, Дмитрий, лишь усмехнулся, но через год мы купили старую избушку с гектаром земли под Рязанью. Казалось, мечта сбылась — если бы не его родня. Особенно мать, Людмила Сергеевна. Каждый её визит напоминал экзамен по светским манерам.
«Опять в землянике копаешься? Прямо как моя покойная свекровь из глухоманья», — бросала она, разглядывая мои запачканные перчатки.
«Наш Дима окончил институт не для того, чтобы ты превратила его в деревенского мужика!»
Я молчала, сжимая лопату. Не от стыда — от недоумения. Почему труд стал синонимом позора? Я же не на каторгу зову, а разделить радость.
Терпела долго. Думала — городские, не поймут. Пока однажды не услышала от тётушки Дмитрия краем уха: оказывается, сама Людмила Сергеевна родилась в селе под Псковом, а её муж — из смоленской глухомани. Их родители до сих пор держат корову и банят в чёрной бане. Но супруги, перебравшись в Москву, вымарали деревню из прошлого, как пятно на фамильном гербе.
А потом она ещё смела критиковать мои занавески с подсолнухами: «У вас тут как в сельском клубе! Современный интерьер — это минимализм, а не эта лапша на стенах».
Я ценила её прямоту. До того дня, когда она фыркнула над моим пирогом с ревенём:
«Боже, как в колхозной столовой! Ты хоть раз видела кондитерский магазин?»
Тогда я отложила нож, посмотрела ей в глаза и процитировала деда: «Рубаху можно снять, а родимую родинку — нет. Это, Людмила Сергеевна, не про меня. Это про вас».
Она побледнела, будто в окно вдруг глянула её псковская мать. Попыталась шутить, но голос дрогнул. С тех пор ядовитые шутки прекратились. Даже как-то попросила рецепт маринованных картошечек.
Я не злая. Но до сих пор не понимаю: разве предки, вписавшие в нас любовь к пашне и запаху дождя — это клеймо? Разве честные мозоли — позорнее нарочного лоска?
Я — та, кто растит вишни и помидоры. Кто знает, как уговорить землю дать урожай. Мои стены украшены детскими рисунками и бабушкиным рушником. Пусть это не «европейский ремонт» — зато здесь пахнет чабрецом и добротой. И когда Людмила Сергеевна в прошлое воскресенье принесла мне рассаду петуний — я поняла: корни всё равно прорастают. Даже сквозь асфальт.
