**Дневниковая запись**
Я сегодня вышел в парк. Солнце припекало, как в старые добрые времена.
Познакомился с Валентиной Фёдоровной. Сидит на скамейке у памятника Ломоносову, лицо к солнцу подняла, будто ловушку расставляет для лучей. Рядом девчушка с косичками голубей пугает, мать в телефон уткнулась.
Я сел напротив, смотрю. Валентина Фёдоровна взглянула на меня — и тут же глаза загородила, будто невидимой шторкой.
«Пристаёт, — вижу, думает. — Старый, а туда же».
Но я не приставал. Просто заговорил. Сказал, что живу вон в том доме, с балкона её замечал. Она спросила, не преподаватель ли я. Бывший, говорю. На пенсии.
Разговор пошёл. Я узнал, что муж у неё давно умер, дети взрослые, живут кто в Питере, кто в Киеве. Сама она теперь одна, как перст.
Я тоже рассказал, что жена два года как умерла. Дети звали переехать, но я не стал — не хочу мешать.
Валентина Фёдоровна вдруг оживлённо закивала: «Вы такой ухоженный, я думала, с вами кто-то из родни живёт».
«Сам за собой ухаживаю, — говорю. — Было бы желание».
Она встала, сказала, что ей домой — сериал начинается. Хотя знал я, что врала.
На следующий день она снова пришла в парк. Я ждал её с книгой — с «Тихим Доном» в большом шрифте. Глаза, говорит, уже не те.
Потом так и повелось. Каждый день встречались, гуляли, говорили о жизни. А однажды и вовсе решили не расставаться. Валентина Фёдоровна переехала ко мне. Дети были против, особенно её дочь. Кричала: «С ума сошла! На старости лет за чужого деда в приживалки записалась!»
Но нам было хорошо.
Я как-то сказал: «Давай распишемся».
Она засмеялась: «Народу на смех подали? Вдруг дети против?»
«Да какое им дело?»
Но так и не расписались.
А потом я упал. Инсульт. Правая рука не поднималась, говорить не мог. Валентина Фёдоровна не отходила от меня ни на шаг. Кормила, мыла, книги читала. Выводила в парк, под руку вела.
Перед смертью я смотрел на неё — и боялся только одного: что её выгонят.
Так и вышло.
Дети, боясь, что квартира достанется «чужой тётке», вежливо попросили её уйти. «Вы ведь не расписаны?»
Она взяла книгу — ту самую, «Тихий Дон», — и ушла.
В своей квартире её не ждали. Внук, который там жил с девушкой, даже нос воротил: «Бабка, ты тут навсегда?»
Дочь тоже не обрадовалась: «Мам, я только замуж вышла, свет увидела. А тут ты…»
Валентина Фёдоровна пошла к юристу. Тот сказал: «Квартира ваша, никто вас выгнать не может». Но судиться с внуком она не стала. «Пусть уходит», — сказала.
Теперь она снова одна. Сидит на скамейке, смотрит на памятник.
Я бы ей сказал:
«Жаль, что мы не расписались. Жаль, что не защитил. Жаль, что старость — это когда тебя терпят, но не ждут».
Лучше бы умереть вместе.