В странном сне, где стены тянутся, как тягучий мёд, а время стучит неровно, будто старый будильник, стояла Людмила перед зеркалом, поправляя платок.
Артём, присмотришь за Глебом? крикнула она в сторону детской, где пятилетний мальчик возился с деревянными матрёшками, устроив им гонки по ковру. Вернусь к шести. В холодильнике щи, только разогрей.
Суббота оказалась не выходным, а продолжением рабочей карусели начальник влез в сон, как назойливый телефонный звонок, и потребовал её присутствия. Никто другой не мог разобраться с бумагами, испещрёнными цифрами, будто следы невиданных зверей.
Артём вышел из спальни, и воздух вокруг него стал густым, как кисель.
Нет, сказал он, и слово повисло в воздухе, тяжёлое, как гиря.
Людмила застыла, рука на дверной ручке.
Что?
Не буду сидеть с ребёнком, повторил Артём, натягивая кожаную куртку, будто облачаясь в доспехи. У меня свои дела.
Пять лет брака, и ни разу он не отказывался. Теперь же шагнул мимо, словно она столб на дороге, и вышел, хлопнув дверью так, что дрогнули стены.
Телефон в её руке ожил сам собой, набирая номер матери.
Мам, помоги…
Но мать приедет только к вечеру. Тогда Людмила кинулась к соседке, Аграфене Степановне, женщине с лицом, как печёное яблоко. Та вздохнула, но согласилась.
На работе мысли путались, как нитки в клубке. Она писала Артёму:
«Где ты?»
«Что случилось?»
Но ответа не было, только тишина, густая, как смог.
Вечером мать ушла, оставив её наедине с пустой квартирой. Глеб спал, сжимая тряпичного медведя.
Артём вернулся глубокой ночью. Вошёл, будто ничего не случилось.
Что это было? спросила Людмила, и голос её звучал, как треск льда.
Артём взглянул на неё чужими глазами.
Устал притворяться.
В чём?
Во всём. В семье. В браке. В тебе. В сыне.
Слова падали, как камни.
Я не хотел жениться, продолжал он. Мать настояла. Говорила, ты хорошая партия. Что таких, как ты, надо хватать. Я терпел. Но больше не могу.
Людмила рассмеялась, и смех её был горьким, как полынь.
Благодарить тебя, что ли? За то, что не изменял?
Да! крикнул он. Я мог бы! Но я держался!
Она вдруг увидела его настоящего не мужа, не отца, а чужого человека, застрявшего в её жизни, как заноза.
Уходи, сказала Людмила.
Он замер, ожидая слёз, мольбы. Но она стояла, как береза под ветром гнётся, но не ломается.
Артём собрал вещи и ушёл. Дверь закрылась с глухим стуком.
Людмила легла лицом в подушку, и тогда хлынули слёзы, горячие, как расплавленный свинец. Плакала до рассвета, пока не опустела, как вывернутый карман.
А потом поднялась. Умылась ледяной водой. В зеркале отразилось её лицо усталое, но живое.
В соседней комнате сопел Глеб.
Они справятся.
