В старом деревянном доме на окраине Томска остановилась Пелагея Семёновна, переводя дыхание. Тяжёлые узлы с провизией оттягивали её натруженные руки, а подъём на четвёртый этаж давался с каждым годом всё труднее. Семьдесят пять лет — возраст серьёзный, хоть сама она в этом никогда не признавалась.
— Бабуля Пелагея! — раздался снизу молодой голос. — Давайте я помогу!
Она обернулась и увидела поднимающегося соседа со второго этажа. Молодой паренёк, кажется, Евгений работает в местном ДК баянистом. Вечно занятой, но отзывчивый.
— Не надо, сынок, сама донесу, — отрезала старушка, крепче прижимая покупки к груди.
— Да что вы, бабуля, мне по пути.
Попытался взять один узел, но Пелагея Семёновна резко отвела руку.
— Говорю же — не надо! Не хромая ещё, сама справлюсь.
Парень смущённо замер.
— Ну… как скажете.
Он быстро поднялся выше и скрылся за поворотом лестницы. Пелагея Семёновна проводила его взглядом. Нашёлся доброхот! Наверняка потом всем расскажет, как бедная старушка еле ноги волочит.
Шла медленно, останавливаясь на каждой площадке. Покупки и вправду были нелёгкими — запаслась на неделю, чтобы лишний раз не таскаться. Но признаться в этом? Ни за что.
Добралась наконец до своей двери. Ключи, как назло, завалились на дно котомки. Пока копошилась, один узел выскользнул — картошка рассыпалась по половикам.
— Чтоб тебя… — прошептала старушка.
Дверь напротив приоткрылась.
— Пелагея Семёновна? Чего случилось? — показалась соседка Марфа Игнатьевна.
— Да ничего, — буркнула та, подбирая корнеплоды. — Узел развязался.
— Ой, давайте я помогу! — выскочила та в стоптанных тапках. — И чего одна-то тащились? Могли позвать…
— Не надо мне помощи! — резко выпрямилась Пелагея Семёновна. — Сама управлюсь.
— Да что вы упрямитесь-то? — всплеснула руками соседка. — Мы ж почти родня, живём-то бок о бок сколько лет…
— Не нужна мне ваша жалость! — вдруг крикнула старушка и, хлопнув дверью, оставила Марфу Игнатьевну на площадке с обиженным лицом.
В избе пахло сушёной мятой и старыми книгами. Поставив узлы на кухонный стол, Пелагея Семёновна опустилась на табурет. Руки дрожали — то ли от усталости, то ли от досады.
Чего они все от неё хотят? Сколько лет жила одна — и ничего, справлялась. А теперь будто сговорились — то сумку донести, то в магазин сходить.
Разбирая покупки — чёрный хлеб, селёдка, пшено, — вспомнила, что на мясо не хватило. Ну и ладно. Лишь бы никто не подумал, что она сама себя прокормить не может.
Задребезжал старый телефон. На табло высветилось — звонит дочь из Новосибирска.
— Алё, мам, как ты? — послышался голос Катерины.
— Да нормально, — ответила Пелагея Семёновна, стараясь бодрить.
— Я тут подумала… Может, к тебе ходока приставить? Девушка проверенная. Убираться будет, в лавку сходит…
— Что я, на костылях, что ли? — нахмурилась старушка.
— Да нет, мам, просто чтобы легче…
— Не надо мне ходоков! Сама справлюсь!
— Мам, ну тебе же семьдесят пятый год…
— И что? — вспыхнула Пелагея Семёновна. — Прямо в гроб пора, по-твоему?
— Да о чём ты? — растерялась дочь. — Просто хочу помочь…
— Не нужна мне ваша помощь! Все ко мне как к покойнице лезут!
Положила трубку. Сердце бешено колотилось.
Прошла в горницу, уселась в кресло у печки. На стенках — старые фотографии: покойный муж Ефим на колхозном собрании, маленькая Катенька в пионерском галстуке… Когда-то эти снимки грели душу, а теперь лишь напоминали о том, что всё прошло.
Телефон зазвонил снова. Старушка не шевельнулась. Пусть звонят.
Но звонки не прекращались.
— Да сколько можно! — сорвалась она наконец.
— Мам, ты почему бросила трубку? — встревоженно спросила Катерина. — Я испугалась…
— Живая ещё. Просто говорить не хочу.
— Слушай, а переезжай к нам. Комната свободная после того, как Ваня женился. С внуками будешь…
Пелагея Семёновна почувствовала, как в горле запершило.
— Не поеду я никуда. Тут вся жизнь прошла…
— Но ты же там одна! Вдруг заболеешь…
— Да что, развалилась я совсем, по-твоему?!
Положила трубку и выдернула шнур из розетки.
Тишина. За окном смеялись ребятишки, шумел вечерний город. А она сидела одна в тихой избе и злилась на весь белый свет.
Почему все решили, что она доживает? Да, стало труднее, да, спина болит. Но разве это повод для такой назойливой жалости?
Вспомнила, как Марфа Игнатьевна предлагала вместе готовить щи.
— Чего нам поодиночке-то маяться? — уговаривала соседка. — И экономнее, и веселее…
Тогда отказалась. Не хотела быть должной. А вдруг потом будет попрёки делать?
Или вот этот Евгений. Намедни встретил у подъезда с тяжёлой котомкой — настаивал помочь. Она тогда чуть не обругала его. Небось, смеётся теперь…
Или… действительно хотел помочь?
Вечером собралась варить кашу — а молоко скисло. Видно, пока тащилась, в тепле прокисло. Пришлось снова идти в лавку.
На улице темнело. Не любила Пелагея Семёновна вечерние походы, но делать нечего. Накинула платок и вышла.
В магазине было душно. Взяла молоко и встала в очередь. Впереди молодая мать с плачущим малышом.
— Может, в другую кассу? — огрызнулась женщина сзади. — Ребёнка успокойте!
Мать смущённо заёрзала.
— Он просто устал…
Пелагея Семёновна вдруг шагнула вперёд:
— Дайте я подержу.
Женщина удивлённо протянула ребёнка. Малыш внезапно затих, уставившись на старушку.
— Ой,Малыш улыбнулся, а Пелагея Семёновна почувствовала, как что-то тёплое и забытое потеплело у неё в груди.
