**Дневник. Осенние листья.**
Не приходи больше, внук…
— Ладно, дед, поехал! Как же у вас хорошо, словно в детство вернулся! Баня — просто сказка! Будто заново на свет родился! Может, через недельку снова заскочу!
— Лучше не приезжай, внучек… — бабка вытерла ладони о фартук и тихо вздохнула.
— Ба, ты о чём? — Сергей остолбенел. Он ведь знал — для них он всегда был родной кровиночкой. До десяти лет жил у них, звал мамкой да батей.
— Незачем, — резко ответил дед, хмуро глядя исподлобья. — Понял теперь, отчего жена тебя бросила. И как ты таким вырос, ума не приложу…
Он махнул рукой, развернулся и, прихрамывая, заковылял к сараю.
— Де-е-ед! — Женщина выбежала на крыльцо босая, будто и не было этого колючего сентября с моросящим дождём. Берёзовые листья слепо металились в воздухе, а тяжёлые тучи будто давили землю.
— Де-е-ед, Серёжка звонил! Едет! Какое счастье! — воскликнула она, прижимая руки к груди.
Старик выпрямился, спину скрипуче разогнул, пот со лба смахнул рукавом потрёпанной телогрейки.
— Ты чего босая? Простынешь! — огрызнулся он. — Иди в избу, сейчас подойду.
— Да я… сердце не выдержало, поделиться…
— Иди, говорю!
Старуха всхлипнула и поплелась в дом. А внутри всё кипело. Серёжа — их кровинушка, солнышко в окошке. С пелёнок нянчили, первые шаги, первое слово — «баба»… А потом объявилась дочь. Забрала. Как только «на ноги встала». Через десять лет. Словно в долг брала, и срок вышел. Дед тогда бушевал, дочь гнал, стыдил — всё зря. Уехали. Серёжа плакал, звонил сначала часто, потом реже… совсем перестал…
С тех пор в доме — тишина. Душа опустела. А когда женился — даже не сказал. От чужих узнали. Больно. Обидно. А тут — позвонил, едет. Надежда в сердце теплом разлилась.
Три дня бабка вертелась, как перед Рождеством. Полы до блеска вымыла, пирогов напекла. Не спала — гадала: каким стал, вырос, наверное, красавец…
К вечеру во двор въехал чёрный, лакированный автомобиль. Стёкла — как смоль. Мурашки по спине. Из машины вышел Сергей — крепкий, стриженый ёжиком, в дорогой куртке. Улыбнулся. Поздоровался.
— Дед, бабуль! Есть чего перекусить? С голоду помираю!
— Есть, внучек, конечно. Заходи…
Подарков никто не ждал — не до жиру. Но хоть бы по-человечески… Хоть что-то…
Наелся до отвала, ноги на стол закинул, сигарету закурил и давай хвастаться, как у него «всё по кайфу». Дед скривился, губы задрожали, встал и вышел к поленнице.
А тот не унимался. Про жену рассказывал — дочку чиновника. Как она его «не ценила», всё папеньке жаловалась. Как на работу гнали, а он не для того, мол, женился. Уволили. Жилья нет. Теперь — шофёр. Машина вот, чёрная, со стёклами как ночь.
— Деньги нужны, — сказал. — У вас, дед, есть. Ты пожил, теперь моя очередь.
Дед молча колол поленья. Руки бы в кровь замарать, да бабка остановила. Отвела старика. А сама сидела, слушала этого чужого мужика, крестилась украдкой. Полночь миновала — он заснул прямо за столом, с пустой рюмкой в руке.
Утром вскочил — свежий. Как огурчик. Баню опять потребовал. Наелся. Вышел на крыльцо и объявил, что пора. Поедет.
— Ну и катись, — проворчал дед, застёгивая тулуп.
А бабка смотрела на старика и понимала: постарел он за ночь лет на пятнадцать. Опустились плечи, будто под тяжестью всей этой осени.
— Серёженька, — тихо сказала она, кутаясь в платок. — Одно скажу тебе на прощание. Мир для тебяПойдёт дождь, и смоет все наши следы.
