Не трогай мамины вещи, сказал я настойчиво.
Эта одежда принадлежит моей маме. Зачем ты её складываешь? спросил я, чувствуя, как голос звучит чужим, даже себе.
Выбросим. Зачем нам этот хлам, Слава? Полшкафа занимают, а мне нужно место: одеяла зимние, подушки запасные, всё как попало раскидано, хочу порядок навести.
Мария, с видом настоящей хозяйки, продолжала стаскивать с плечиков мамины кофты, юбки и платья. Мама, Тамара Николаевна, всегда аккуратно развешивала каждую свою вещь так они дольше выглядели прилично, и меня с детства так приучила. А у Марии вечно хаос, что утром, что ночью: всё в шкафу вперемешку, сама жалуется, что нечего надеть, а потом, отпаривая скомканные вещи, ругается, будто они через мясорубку прошли.
Прошло всего три недели с того момента, как я похоронил маму. Болела она тяжело, рак четвёртой стадии, я даже не сразу понял, что всё настолько серьёзно. Забрал её к себе, чтобы не быть одному и хоть как-то облегчить ей последние дни. Ушла тихо, быстро. И вот, возвращаюсь с работы, а её вещи валяются в коридоре как куча чужого, ненужного тряпья. Больно, до нутра.
Что застыл на меня так смотришь, будто я враг народа? Мария отступила к стене.
Не трогай это, сквозь зубы повторил я. Тепло во мне вскипело, голова пошла кругом, в момент онемели и руки, и ноги.
Да зачем нам этот старьё! огрызнулась Мария, Музей, что ли, устраивать дома? Нет больше твоей мамы, смирись уже! Лучше бы заботился, пока жива была. Навещал бы, звонил чаще, знал бы, как ей плохо было!
Эти слова резанули меня, как нож.
Выйди отсюда, пока я не наделал бед, выдавил я еле слышно.
Да пожалуйста. Всегда психи только что не по-твоему скажешь.
Все у Марии были «психами», если хоть чем-то с нею не соглашались.
Не снимая ботинки, я пошёл к шкафу в коридоре: открыл верхние полки под потолком, влез на табурет, снял одну из клетчатых баулов штук семь таких осталось после переезда в Москву пару лет назад. Аккуратно, по-мужски, сложил мамину одежду: всё ровными прямоугольниками, как мама учила, сверху положил её куртку и пакет с обувью. Мой младший сын, Лёшка, вертелся рядом, помогал мне даже трактор игрушечный засунул туда же. Нащупал в кармане ключи.
Папа, ты куда собрался?
Я усмехнулся: Скоро вернусь, малыш. Иди к маме.
Подожди! Мария выскочила из комнаты, Ты уезжаешь? Вечер же, как ужин?!
Спасибо, я уже насытился твоим отношением к моей маме.
Да успокойся! На ровном месте устроил! Сними куртку, куда пойдёшь-то так поздно?
Я только глянул на неё через плечо и вышел.
Сел за руль, выехал из двора, в сторону МКАД. Дорога плыла перед глазами, шум мотора глушил мои сумбурные мысли: работа, отпуск летом, новости в телефоне, все это вдруг стало мелким, незначимым. Оставалось главное дети, жена… и мама. Грызла вина: пока мама болела, работал допоздна, откладывал звонки, думал, что и завтра в порядке вещей. А она не хотела быть для меня обузой, рот на замке держала Вот так всё и получилось.
Через час я остановился у придорожной столовой, заказал борщ с хлебом, далее три часа ехал без остановок, только один раз посмотрел в окно: закат там был красный, будто небо разодрало, а солнце уцепилось за край леса, никак не хочет исчезать. Уже ночь, когда добрался до родного поселка в Тверской области. Проторчал по тёмным улицам, пока не нашёл наш дом дом детства, юности.
В темноте ничего не видно. Колитка заела, фонариком телефона подсветил. Видел: четыре пропущенных от Марии, но сегодня, точно знал, отвечать не буду.
В воздухе стоял смешанный запах: черёмуха уже почти отцвела, бабочки ночные роятся. В окнах мутно отражается лунный свет. Захожу в сени, нащупываю выключатель загорелась тусклая лампочка.
У входа стоят мамины тапки: в таких ходила по двору. У второй двери домашние туфли, те самые, что я ей дарил лет восемь назад, с синим фоном и красными зайцами. Чуть душу не вывернуло.
Привет, мам, я вернулся будто бы сказала бы она.
Нет, здесь меня больше никто не ждал.
В доме пахнет старой советской мебелью, чуть сыростью. Тянет из погребка дом быстро намокает, если не топить. На комоде мамины расчёски, пару пузырьков духов. На вешалке пакеты с макаронами «Красная цена». В гостиной новее только диван и телевизор сам ей покупал полгода назад. Холодильник открыт и пустует теперь здесь никто не живёт. Напротив мамина спальня, там кровать, подушки, тонкая аккуратная накидка. Я сел на край; когда-то эта комната была моей, что ни говори.
У окна стоял её любимый швейный стол, где она вышивала; там же шкаф, полный её вещей. Я смотрел в никуда, будто призрак матери вдруг нарисовался. Ладонь в волосах, покачал головой, уткнулся лбом в колени, сжал кулаки и, когда больше не мог сдерживать, разрыдался.
Я плакал потому, что так и не смог ничего сказать ей простого, человеческого спасибо, прощай, люблю… Сидел возле неё в её последний день, руки не отпуская. Она тогда шептала: «Не надо, сынок, не смотри так печально… я была счастлива с вами», а я ни одного слова не нашел. Так и остался каменным. Несколько фраз вертелись в голове, но слишком пафосные, чужие для сегодняшней жизни, не мог выговорить. Наш век научился лишь цинизму, а слов простых почти не осталось.
Я выключил свет по всему дому и так в одежде и заснул поверх кровати под маминой шалью. Проснулся, как всегда, ровно в семь: хоть во сколько ляг, организм своё знает работает часы без сбоя.
Вышел на крыльцо, вдохнул сирень, воздух свежий, в поле тишина, птицы поют, берёзы рядком стоят будто молодые барышни весны: листья светливо-зелёные, солнечные лучи только начинают греть. Взял сумку из машины, отнёс в дом, разобрал вещи по полкам маминого шкафа, всё развесил как положено, туфли и ботинки поставил внизу. Отошёл посмотреть, всё ли аккуратно выходит. Перед глазами сразу мама: вот она в этих платьях, улыбается так тепло Я провёл ладонью по блестящим блузкам, прижал их, понюхал любимый запах. Стоял минут пять, растерянный: что с этими вещами дальше непонятно.
Наконец, достал телефон, позвонил начальнику: Степан Артемович, я сегодня не выйду семейные обстоятельства. Можете без меня? Спасибо.
Марии написал: «Извини, что вспылил. Буду вечером. Обнимаю».
По дорожкам возле дома растут нарциссы, тюльпаны только открываются, ландыши собрал у кустов. Получился странный букет, но решил: поделить на три части ведь на кладбище меня ждут трое. По пути купил в магазине молока и батон, шоколадку чтобы им оставить. Тётя Зина на кассе удивилась:
О, Слава, ты опять здесь?
Да вот к маме приехал, выдавил.
Свежей брынзы хочешь? Твоя мама у меня всегда брала. Протянула.
Я чуть не рассердился, но вдруг вспомнил: она и вправду так делала. Взял.
Позавтракал прямо у могилы мамы, рядом брат, отец. Брат рано погиб всего двадцать лет, с крыши упал, когда ремонтировал. Отец ушёл пять лет назад. Всем положил по кусочку шоколадки, маме к тому же брынзы. Смотрю с памятников улыбаются родные лица. Мысленно разговариваю с ними о детстве, рыбалке с папой, о том, как мама звала нас есть, голос такой на всю округу, уши закладывало Прямо сейчас что бы отдал за это.
Погладил крест на мамино могиле: земля чёрная, свежая, утро светлое…
Мам, прости меня Не уберёг. А без тебя дом не дом, пусто так Так много слов хочу сказать спасибо за всё детство, за доброту, за силу… Ты у меня лучшая, папа тоже, и Васька. Спасибо вам. Мы с Марией, видимо, эгоисты. Всё себе, ничего для других не жертвуем. Простите меня, родные…
Пора было уходить. Шёл по поляне, рвал молодую траву, жевал стебли, как в детстве. На улице встретился Серёга сын Зины, та что в магазине. Пьян уже, до невменяемости:
Славон, опять здесь? заорал, пошатываясь.
Да, к семье приехал. Ты всё пьёшь?
А как же! Сегодня праздник.
Какой ещё?
Пошарил по карманам, вытащил календарик:
Всемирный день черепахи! торжественно заявил.
Угу, усмехнулся я. Серёга, мать свою береги. Она у тебя чудо, не вечно будет жива. Запомни.
Ушёл, оставив его задумчивым. Серёга крикнул мне вслед:
Договорились Будь здоров, Слав!
Пока, бросил я, не оборачиваясь.
Уезжая домой, думал только о том, что нельзя отмахиваться от памяти. Прощаться с родными надо вовремя. Нужно благодарить и помнить иначе совесть потом будет давить всю жизнь.
