«Мама, отстань, некогда!» — рявкнула я в трубку. И мама отстала…
Меня зовут Варвара Морозова, живу я в Угличе, где затопленная колокольня торчит из воды, как немой укор советской гидроэнергетике. Тот день врезался в память навсегда. «Не звони мне, мама, занята!» — выпалила я и шлёпнула трубкой. Казалось, имела полное право — дедлайны грызли, начальник орал, нервы истончились до состояния лапши. А тут ещё мамины ежеминутные «Ты поела?», «Как работа?», «Не замерзла?» — будто нарочно доводили до белого каления. Её забота душила, как тесный шарф в маршрутке. Мне нужна была передышка.
И мама замолчала. Не позвонила ни на следующий день, ни через неделю. Сначала даже обрадовалась — наконец-то тишина, никто не лезет с дурацкими вопросами. Две недели я купалась в этой свободе, пока однажды, допивая в офисе третью чашку чая, не осенило: а почему в голове не звучит её голос? «Обиделась?» — подумала я, ткнув пальцем в телефон. Ни звонков, ни смс. Пусто.
Решила сама позвонить. Гудки, гудки, гудки… «Ну вот, теперь бастует», — фыркнула я, представляя, как она сидит и демонстративно не берёт трубку. Назавтра — та же песня. В груди закопошилась гаденькая мысль: а вдруг что-то случилось? Вспомнились её слова: «Всегда подниму, если позвонишь». А если теперь не поднимет? Сердце ёкнуло.
Бросила все дела и рванула в её деревню под Угличем. Дверь открыла своим ключом — в доме стояла тишина, густая, как студень. «Мама?» — голос задрожал. Она лежала на кровати, прикрыв глаза, с телефоном в руках. Будто спала. Но я знала — уже нет.
На тумбочке — остывший чай и потрёпанный альбом. Листаю — первая страница: я маленькая, на её коленях, а она смеётся. Ком в горле. «Когда? Звонила ли в последний раз?» — судорожно хватаю её телефон. Последний вызов — ко мне. Дата — тот самый день, когда я крикнула «Отстань». Она послушалась.
Теперь звоню я. Каждый день. Набираю номер, слушаю гудки, будто они могут что-то изменить. Тишина в трубке режет, как стекло. Представляю, как она ждала моего звонка, а я… Работа, нервы, суета — всё рассыпалось в прах. Её забота казалась назойливой, а оказалась — последней.
Хожу по дому, трогаю её вещи — выцветший халат, потёртую кружку «Лучшей маме». Всё кричит об одном: я сама оборвала эту ниточку. Моё «отстань» стало для неё последним словом. Кричу в пустоту, но слышу только эхо. Она не позвонит. А я буду звонить ей — в надежде, что где-то там она простит. Но в ответ — лишь тишина. И этот груз теперь со мной.
