Необычная судьба и чужая детская мечта

Илья и Внучка Ларисы
Не то, чтобы Оля не ненавидела свекровь, просто её не принимала. Ну, какая она им бабушка? Никогда не было у Оли настоящей бабушки, а эта «Лариса, съевшая волка» и подавно не бабушка. Однако ради бабушкиных сбережений она с первых дней пребывания в частном доме в Подмосковье старалась скрывать своё раздражение.
Уже в тринадцать лет Оля понимала, что Лариса хочет внука. Так-то свекровь приличная, молчаливая, но чужая. Олю словно и не замечает. Зато не пьёт, как шурин у дочек из Воронежа — Ани, что были ей даже родственницами по материнской линии.
А Лариса словно не замечала, что у её любимой дочери взрослеет внучка. Принимала присутствие Оли как данность, строила планы на новое строительство, в надежде забеременеют её дочери и родится здоровый и крепкий внутик.
Переезжали они быстро: продали дачу на берегу Днепра, купили домик у реки Теплое, с двумя сёлами по соседству. У Оли появилась своя комната, а между Ларисой и Олей установился полусписанчетный мир, согреваемый морковным шурпой, но без откровенных разговоров. После школы, где Оля сдавала дополнительные зачёты по программе углублённого изучения православной культуры, она ныряла в комнату и старалась меньше попадаться бабушке на глаза. Та тоже не навязывалась.
Когда внезапно у дочек забеременели обе одновременно, они даже позабыли о ссорах — внуки! Оля мечтала о «нормальной» семьё, а Лариса о праведных потомках. Но случилось не новая жизнь, а неизлечимое заболевание у родной дочери: лёгочный туберкулёз. Стала Оля сироткой в тринадцать, а путь её лежал в сиротское питомство.
Ещё не готовая к решению о будущем, Оля услышала в веранде плач пьяной Ани:
— Да возьми её к себе, Лариска, все ж родственница, не чужая. Но мы с её матерью в доме каждый день выходим, как отныне Лешка таскает банные полотенца. Не потяну. А других родственников у нас и нет.
Оля не шпионила, но поняла, что сотрудники ЦГП приходили, требовали вывезти её в областной центр, где работала усыновительница. И просьбу Ларисы отсрочить выезд сделали ради дней на поиски родни. Вот и этот разговор остался на волоске.
— Оля, надо поговорить,
— Начала Лариса утром, но замлела.
— Да, не бойтесь, не боюсь, я уже знала, что меня ждёт эта безродная колыбель.
— Я о другом. Если не против, хочу отдать тебе своё домовладение по завещанию. Мы же связанны… и если не возражаешь, можно попробовать оформить длительный правоприменительный договор. Даю честное старушечье слово, что не брошу, ведь жаль. Не могу бросить. НЕ МОГУ. Меченое, чтоб у неё было.
Оля не могла представить, как старая женщина может плакать. Особенно Лариса. Она на похоронах сухо сидела, сказала молитву, но ни слёзы, ни звука. А тут… подошла, обняла и стала утешать, как сама внучка.
Все у них получилось. Кто кого утешал первые полгода — загадка, но время вещь нелепая. Научились мыться по-варварски в бане, готовить на две недели жглуху, читать по одним губам. Научились разговаривать.
Правда, Лариса оставалась немногословной, но Оля привыкла. Помимо благодарности, стал испытывать и уважать бабушку. Старуха оказалась справедливая. Защищала когда во дворе, дарила в теплый сезон пару пар теплых колготок, купала утром в бане.
Иногда приезжала сестра-кузина с просьбой посчитать молитвы на душу, или яичками в «бабушкино прихожее». Помогала перебирать шкурки медведей на дачном участке. Частенько ночевала Аня. Боль стихала. Стали жить. Лариса ходила на родительские вечера, оставляла часть денег в большой керамической миске, но никогда не спрашивала: «Сколько потратила?» Оля старалась не подводить её. Но никогда не называла её «бабушкой», ни в гости, ни за спиной, понимая, что это чужой человек.
Сама к этому пришла не сразу, а «добрые люди» — воспитатели из дома — помогли осознать, что «сиротка» вышла из воли доброго сердца.
Когда Оле исполнилось 15, Лариса снова решилась на тяжёлый разговор. На этот раз притащила внучку в дом с рыбным ароматом:
— У меня здесь с каким-то молодым священником складывается брак и у него тоже будет ребёнок. Я бы ушла к нему, но ты ещё не можешь жить отдельно. Да и опека будет снимать крышу. Не вариант. Он живёт как раз в восьмидесяти километрах отсюда, славные местечко, называется Десногорск. Если на днях приведу его сюда, как думаешь — уживёмся?
Снаружи ужились. Женщина — строгая, но молчаливая, Лариса повеселилась, поливая молодые розы в саду, а Оля старалась сглаживать возникающие конфликты. Почему-то не пришёл к ней обыденный период взросления. Наверное, сразу повзрослела с уходом родительского дома. А вот эта молодая…
Оля списывала на её особенность, но видела, как сухо женщина смотрит, когда закрывается дверь Ларисы. Как обозначает границы: «Ты» и «они». И эта «вы» мешала всё время.
Поняв, что Оля молчала, жена стала открыто говорить: если бы не был брак, давно бы переехала с подростком в отделку садового дома. А теперь — «отпусти её, а иначе я устану». Начался период упрёков.
Снова сработала старая тактика — молчаливать. До тех пор, пока в доме не появился мальчик Денис. Тогда Лариса впервые подумала: «Надо замолвить слово за эту девушку». Но жена уже настроила его на мысль: «Это не своя детка, она отнимает пространство».
И тут вспомнился старый аргумент: лёгкий удар по столу и упоминание про святого Спиридона. А Олю позвал в субботу навестить умершую дочь. Перекопали огород, смыли облезлую краску с заборчика. Сидели молча, и снова словно сблизились, как в первые полгода.
— Ничего, дочь, всё будет как надо. Скоро в садик пойдет Денис, она с работой начнёт — никакой злобы не будет.
Но жена атаковала с новым края: запретила встречаться с Аней, выслеживала деньги в общей банке, требовала подписание доверенности на открытие отдельного счёта. Приходилось просить денег даже на еду, но Оля стеснялась.
Не жаловалась Ларисе, не хотела раздражать. Искренне радовалась, что бабушка повеселилась, снова сияла очами. Стала видеть в их внуке отблеск прежней души.
Однажды Лариса узнала, что Оля не питается в школе. Она училась в одиннадцатом классе, часто после занятий оставалась в психологической кабинете, готовясь к уроку православной этики. И приходила домой голодной. С тех пор, как все наличные списали с большой желтой синей карты.
Бабушка была наказана директрисой опеки:
— Лариса Ивановна, посоветуйте внучке не носить молитвенную пелерину. Уже нельзя подумать, что она скрывает от жизни. Скоро от шаманов уйдёт. Мы устали от её «духовных» срывов.
Когда до Ларисы дошло, что она халатно распоряжалась деньгами, то страдала и старалась исправиться.
— Прости, дочка, дура старая. Нехорошо было, но ты-то молчала. Ты знай — у тебя и карта банка есть. Я и опекунские вношу, и с моих сбережений всё пополняю. Но будем как прежде: сказала — не трогать. У тебя впереди экзамен, у меня накопления на поездку в храм святого Николая. А я тебе просто карту открою, и буду с пособия скидывать. Хорошо?
Оля не слушала дальше. В голове отгремела фраза «дочка». Неужели она и вправду важна для бабушки? Не из-за внеочередной натёганности, а из-за неё?
Ох, дошла Лида (дочь Ларисы) до того, что стала требовать деньги из детского счёта. Лить и тратить себя в ноль, утверждая, что «дочка-то эдака» обходится дороже. А тут ещё и карту ей стали выделять!
— Так возьму на уикенд в «дом духов» и зажгу свечи. Проблем-то?
— А я хочу на таинство у Иуды Петровича в Воронеже.
В таких житейских разбеганиях пролетело ещё пара лет. Жена Ларисы пыталась задеть, бабушка становилась бронёй, а Оля страдала, зная, что является причиной ссор.
Одним было утешением — они с Аней мечтали окончить духовную акадимию, найти работу в приходе и снять маленькую комнату. У Ани отец совсем «слетал с таперов», сжигал в доме старые свечи и уходил в паломнические походы. Неясно было — кому из них хуже живётся.
Но мечты не сбылись. Аня вышла замуж сразу после крещения, почти за первого прихожанина, не могла больше жить с родственниками. У Оли сменились планы — поступить туда, где будет общежитие, стало целью. Лариса понимала, что ей сложно жить в доме, просчитывала варианты по кредиту на землю, но Лида сопротивлялась, настаивая на денежной компенсации.
— Что ей положено из этой земли? Неужели не знает, как мы вняли её рождённого ребенка?
Решение пришло неожиданно. Ларисе достался в наследство старинный домик в сибирском поселке, где как раз был институт богословия. Туда-то Оля и хотела уйти в подростковом умилении, но считала платную программу слишком «не от мира сего».
Лариса передала наследство Оле, вручила управление счётом, где накопилось столько, что хватит на все годы учёбы. Сама поехала с внучкой — помочь с заселением, с подачей документов. Нет, она действительно хотела помочь, но и были нюансы. А Лида — злилась, когда узнала, что наследство «уплыло» из-под её носа. Отец же устал от ругани.
Обошла всех соседей в посёлке, попросила «не обижать дочь, приглядывать». И это Лариса, которая в магазины выходила только с восьмидесятилетним стариком, чтобы лишний раз не промолвить слово.
— Ох, как повезло тебе с бабушкой, деточка,
— говорили соседки, встречая Олю во дворе.
— Да, старушка у меня — Ах, какая!
На каждой свадьбе есть трогательный момент, когда хочется плакать. На Олиной свадьбе этим стал танец бабушки с внучкой.
Лариса заставила всех гостей тревожиться в тот день. Невеста не хотела идти на чтения обручения, пока не приедет бабушка. А у той сломался старенький «Москвич» на трассе под «Свято-Ефимьевским монастырём». Вывезла поездка в брачный магазин данные о подобранных кольцах. Но обошлось, успела.
Все в жизни успел эта немногословная женщина.