Иван Семёнович Морозов до старости не поверил бы, что доживёт свои дни в доме престарелых под Тверью. Всю жизнь он считал себя счастливчиком: крепкий дом в родной деревне, почётная должность на заводе, верная супруга Алевтина и трое ребятишек — сынок да две лапочки-дочки.
Казалось, так будет всегда. Дети выросли под строгим, но справедливым взглядом отца, а соседи частенько ставили их в пример. Но годы шли, и Иван Семёнович стал замечать, что в сердцах его чад поселилась холодность. Когда десять лет назад Алевтины не стало, он окончательно осиротел.
Старший, Егор, укатил на заработки в Германию, обжился там, завёл семью. Раз в год присылал письмо да переводил пятьсот евро — будто откупался. Дочери, Людмила и Варвара, хоть и жили в соседнем селе, погрязли в своих хлопотах.
В тот декабрьский вечер Иван Семёнович глядел в заиндевевшее окно. Завтра — его восьмидесятилетие, но готовились все к Новому году: смех, гирлянды, запах мандаринов. А он сидел в тишине, вспоминая, как Алевтина пекла пироги, а ребятишки лепили снеговика во дворе.
Утром дом ожил: родственники забирали стариков на праздники. Иван Семёнович прикрыл глаза, чтобы не видеть этих радостных встреч.
Вдруг скрипнула дверь.
— Входи… — прохрипел он, не оборачиваясь.
— С праздником, батя! — раздался знакомый голос.
Старик обернулся — перед ним стоял Егор, морозный ветер ещё не выветрился из его полушубка.
— Ты… как? — прошептал Иван Семёнович, и морщинистые щёки намокли.
— Вчера прилетел, — Егор снял шапку, по-детски неуклюже вытирая пот. — Варька с Людкой письмо прислали, что ты тут. А я-то деньги им шлю, дурак, думал, у них ты…
— Ладно, сынок, — махнул рукой старик. — Век не жаловался.
— Собирай узел, — твёрдо сказал Егор. — Забрал отпуск — две недели. Пока — ко мне, в Тверь, а там видно будет. Жена Марьяшка пирогов напекла, внуки тебя не видели ещё…
— Да я ж стар… — закашлялся Иван Семёнович, но сын уже вскинул его чемодан.
Соседи перешёптывались: «Вот это сын! Не забыл старика…»
А Егор вёл отца под руку к такси, и снег кружился над ними, будто возвращая забытое тепло.
Только в старости понимаешь, какое богатство вырастил: не деньги, не дом — детей, что не дадут пропасть.
