На холодной скамейке в парке Екатеринбурга сидел сгорбленный старик, кутаясь в потрёпанный ватник. Когда-то он носил его, работая слесарем на заводе. Звали его Владимир Сергеевич. Вдовец, пенсионер, отец единственного сына и, как он прежде думал, счастливый дедушка. Но всё рухнуло в один день, словно подточенная берёза под порывом урагана.
Когда сын привёл в дом невесту — Марину, сердце Владимира ёкнуло от тревоги. Её слащавая улыбка скрывала калёный взгляд. Она не кричала, не ругалась, но методично, как бульдозер, вытесняла из их жизни всё, что считала ненужным.
Сначала пропали его вещи. Книги, собранные за жизнь, отправились на балкон. Старый диван, где он любил дремать под телевизор, объявили «хламом». Даже заварник, с которым они с сыном пили чай по утрам, бесследно исчез. Потом пошли намёки: «Отец, тебе бы на дачу съездить, отдохнуть». А затем прозвучало прямо: «Может, переедешь к тёте Глаше в деревню?»
Владимир не спорил. Гордость не позволила. Молча собрал узелок — две пары белья, фотографию покойной жены Любы — и вышел. Без слёз, без упрёков, лишь с тяжёлым камнем в груди.
По заснеженным улицам он брел, как тень. Приютом стала та самая скамейка в парке, где когда-то гулял с Любой, а потом катал на санках маленького Сергея. Здесь он сидел часами, пока воспоминания не становились острее мороза.
В один особенно колючий вечер, когда снег лез за воротник, а сердце ныло тоской, раздался голос:
— Володя? Владимир Сергеевич?
Он обернулся. Перед ним стояла женщина в дублёнке, с корзинкой в руках. Лицо знакомое, но имя всплыло не сразу. Галина Петровна. Первая любовь, потерянная из-за армии, а потом забытая, когда он встретил Любу.
В корзинке у неё был термос и пирожки с капустой.
— Что ты тут сидишь, как снегирь на ветке? — в её голосе звучала искренняя тревога.
Простой вопрос растопил лёд в душе. Владимир взял чашку с дымящимся чаем. Слёз не было, но в груди резало, будто тупым ножом.
Галина присела рядом, словно годы разлуки испарились.
— Я здесь гуляю, — тихо сказала она. — А ты… почему один?
— Место родное, — хрипло ответил он. — Здесь Сережа на коньках учился кататься. Помнишь?
Галина кивнула, глаза её потеплели.
— А теперь… — Владимир сжал кулаки. — Женился. Квартира на него. Жена сказала: или я, или она. Он выбрал её. Не виню. Молодые — им своя жизнь.
Галина молча смотрела на его потрескавшиеся от холода руки.
— Пойдём ко мне, — вдруг сказала она. — Согреешься. Завтра разберёмся. Сварю щи, поговорим. Ты же не камень, ты человек.
Он долго смотрел на неё, не веря. Потом спросил:
— А ты… как так?
— Муж погиб на шахте. Детей Бог не дал. Жила одна, с котом. Ты первый, с кем чай пью.
Они сидели, пока снег укрывал их, как пуховое одеяло.
Наутро Владимир проснулся не на скамейке, а в комнате с кружевными занавесками. Пахло свежими блинами. В душе шевельнулось забытое чувство — уют.
— Вставай! — вошла Галина с тарелкой. — Когда ты последний раз горячее ел?
— Давно, — прошептал он. — У Сережи с Мариной одни суши да пицца.
Галина не стала допытываться. Накормила, укутала пледом, включила старый ламповый радиоприёмник.
Дни текли, как мёд. Владимир оживал. Чинил краны, копался в огороде, рассказывал, как на заводе бригаду от газа спас. Галина слушала, варила холодец, вязала носки. Давала то, чего он не знал годами, — тепло.
Но однажды всё перевернулось.
Галина возвращалась с рынка, когда у калитки увидела машину. Из неё вышел мужчина. Владимир узнал бы его сразу — сын, Сергей.
— Здравствуйте… — замялся он. — Вы не знаете, здесь Владимир Сергеевич живёт?
Галина сжала сумку.
— А ты кто?
— Я… сын. Ищу его. Марина ушла. Оказалось, я был слепой.
Галина прищурилась.
— Заходи. Но запомни: отец — не вещь. Он не обязан возвращаться, только потому что тебе пусто.
Сергей опустил голову.
В доме Владимир сидел с газетой. Увидев сына, онемел. Воспоминания о ночах на улице, о предательстве, как кипяток, обожгли грудь.
— Отец… — голос Серёжи задрожал. — Прости.
Тишина повисла, как туман. Потом Владимир выдохнул:
— Не поздно ли? Но… прощаю.
Слёзы капнули на ватник — солёные, но тёплые.
Через месяц Сергей предложил отцу вернуться. Владимир покачал головой:
— Я нашёл дом.
Через два года они с Галиной сидели на той же скамейке. Кормили голубей, пили чай из одного термоса.
Однажды Владимир посмотрел на небо:
— Жизнь — как зима. Кажется, всё замёрзло. А потом приходит человек — и снег тает.
Галина сжала его руку:
— Значит, не зря мы встретились.
Они жили тихо, без росписей и колец. Но дом их был полон семьи — в запахе щей, в треске радио, в заботливых взглядах.
Однажды весной к калитке подошёл Сергей. С ним был мальчик.
— Отец, это Коля. Твой внук.
Владимир замер. Мальчик протянул рисунок: скамейка, два силуэта.
— Это вы с бабушкой Галей.
Владимир обнял внука. В груди расплылось тепло.
С тех пор Коля стал частью их жизни. Владимир мастерил ему свистульки, чинил велик, рассказывал про завод.
— Ты живёшь, — как-то сказала Галина.
Он прижал её руку к щеке:
— Благодаря тебе.
Осенью они подали заявление в ЗАГС. Расписались тихо, при КолОни вышли из ЗАГСа под редкими снежинками, держась за руки, а маленький Коля бежал впереди, смеясь и ловя ртом холодные искорки.
